>>88254

>В Украине есть нефть шельфовая, газ, куча минералов, ахуительные чернозёмные земли в центре, порты с наилучшими и кратчайшими направлениями торговли.

Примитивное разделение труда времен А. Смита сегодня уже никого не возбуждает; даже самые крупные сырьевые рынки на деле являются довольно маргинальными. Вся международная торговля нефтью (22,3 млрд бар. в 2015 году) оценивается в $1,17 трлн; торговля газом (1,04 трлн куб. м) — в $298 млрд. Суммарно эти цифры не превышают 70 % экспорта Китая и 25 % экспорта стран ЕС. Совокупная стоимость всей потребляемой в США нефти с 1981 по 2015 год снизилась с 6,73 до 2,1 ВВП страны, а в Европе процесс идет еще быстрее — поэтому «энергетический шантаж», подобный тому, который пытались применить к Западу ближневосточные страны в 1973–1974 годах, становится менее действенным. В современном мире нельзя быть «энергетической сверхдержавой» — но Россия этого не поняла: почти 80% всех экономических переговоров В. Путина с иностранными политиками и бизнесменами в 2005–2013 годах были зациклены исключительно на газе и нефти. При этом накопленные прямые иностранные инвестиции в Россию (за исключением банковских кредитов) составили на 1 октября 2017 года лишь $349,7млрд — приблизительно столько же, как в Австрии, и на их рост рассчитывать сейчас сложно.

Стремящаяся к модернизации и развитию страна всегда выбирает своим партнером государство или регион, которые могут обеспечить намного бóльший, чем она сама, спрос на производимую продукцию. Сегодня, когда все среднеазиатские и закавказские республики бывшего Советского Союза имеют совокупный ВВП, составляющий не более чем 22% российского, прокламируемая ориентация на интеграцию с ними выглядит приблизительно так же, как выглядела бы ориентация Китая на рубеже 1980-х и 1990-х годов не на США, а на Вьетнам, Лаос и Камбоджу или ориентация Турции в начале 2000-х годов не на ЕС, а на Ливан, Иорданию и палестинские территории. Современная экономическая логика настоятельно требует делать приоритетом сотрудничество со странами, располагающими бóльшими экономическими возможностями, чем твои собственные,— в иных случаях примеров успешной модернизации вообще нет. Россия же и в этом отношении приносит экономику в жертву своим геополитическим амбициям. Кроме того, эти амбиции не просто обходятся России дорого — они стоят ей существенно дороже, чем утверждение своих позиций в мире обходится для любой современной развитой страны.

Ресурсная экономика прекрасно подпитывает такой критически важный для российского национального сознания элемент, как идею пространственной экспансии. Когда люди привыкают к тому, что на экономические проблемы существует только один ответ — расширение пространства, то, во-первых, усиливается приверженность к контролю над новыми территориями и усугубляется ностальгия по потере ранее удерживавшихся и, во-вторых, возникает пренебрежительное отношение к экономической (да и политической) эффективности. Когда Россия, а затем Советский Союз столкнулись с серьезными проблемами в аграрном секторе в начале, а потом в середине ХХ века, то ответы на эти вызовы, несмотря на принципиальные экономические и идеологические отличия правительств, были практически одинаковыми: освоение в первом случае Западной и Южной Сибири (при П. Столыпине), а во втором — Северного Казахстана (при Н. Хрущёве). И оба раза без долгих раздумий экспансию предпочли попыткам повысить эффективность аграрного сектора в центральных областях России. Когда в ресурсной экономике требуется еще больше ресурсов, никто даже не пытается задуматься об их сбережении (Россия сегодня, например, могла бы увеличить экспорт природного газа вдвое, если бы энергоемкость ее собственной экономики равнялась хотя бы показателям Польши) или разработке альтернативных продуктов и технологий, которые сделают тот или иной вид сырья ненужным, — сразу же возникает стремление к экспансии в направлении неприспособленных для жизни, но богатых сырьем территорий: как в 1960-е, так и в 2000-е годы, по мере того как государство ощущало свое могущество, основной целью становились «северá». На долгом историческом горизонте сырьевая экономика не может не породить склонного к экспансии общества.

Сырьевая экономика, таким образом, прекрасно показывает всю степень несовременности России, которая, как хорошо видно, очень недалеко ушла от состояния, в котором пребывала в XVII–XVIII веках. В то время как большинство европейских стран не только не «подсели» на «наркотик» дешевых колониальных товаров, но, напротив, резко сократили долю торговли с самыми бедными странами и добились крайне высокой эффективности использования энергоносителей и сырья (в 2016–2017 годах на долю всех видов сырья и топливно-энергетических товаров приходится лишь 14,3 % совокупного импорта ЕС и 22,3 % импорта США), Россия на самых разных этапах развития откатывалась назад и возвращалась к сырьевой ориентации каждый раз, когда сталкивалась с существенными сложностями в развитии. Такой поворот всегда оказывался спасительным — но при этом, обеспечивая решение сиюминутных проблем, он ни разу не выводил (и не мог вывести) страну на путь устойчивого развития. Более того; всякий раз, когда Россия возвращалась на новом витке своей истории к сырьевой специализации, возрождалось и традиционное авторитарное государство (характерно, что даже в Советском Союзе «оттепель» пришлась именно на период относительно «модернизированной» экономики и закончилась на фоне стремительного развития нефтегазового комплекса), спекулировавшее на способности умело перераспределять рентные доходы. Поэтому верить часто слышащимся риторическим заявлениям о «необходимости слезть с сырьевой иглы» совершенно бессмысленно: для российской власти это приблизительно то же, что для тяжелобольного отключить аппарат искусственного дыхания или гемодиализа.

Кстати, традиционно низким уровнем человеческих прав обладают ресурсные помойки, в которых основное богатство генерируется плодородной землей и ресурсами, а не умными, предприимчивыми и творческими людьми. Таким странам нет необходимости развивать общество, науку, медицину и образование, т.к. для выращивания зерна или работы в шахтах мозгов много не нужно, а лишние права только мешают. И чем раньше помрет отработавший юнит, то тем лучше: самые крепкие в плане здоровья годы он отдал барину, а дальше тихо помер, экономя бюджет. Права рабам с точки зрения барина не нужны. Если будут эмигрировать в другие страны, то нет проблем: можно нагнать юнитов с других помоек, еще более нищих. Для таких стран люди просто ресурс, не более чем единички в статистике, им абсолютно неважно, что новые "граждане" обладают чужеродной культурой и не разделяют ценности коренных. По сути, ресурсное государство не является государством в полном смысле этого слова. Это просто большая корпорация, нацеленная на личную прибыль и власть верхушки. Страна их не интересует, их интересует лишь удержание власти любой ценой.

Без ресурсов пришлось бы развивать страну, да и жуликов во власти было бы меньше, т.к. воровать было бы нечего: прежде нужно создать что-то, чтобы было что воровать. Конечно и с ресурсами можно развить страну, но создание правового и свободного государства несет угрозу правящему режиму, поэтому эта опция закрыта. Так что такая страна будет очень долго плестись в хвосте, т.к. пока есть ресурсы - в ней будут заводиться паразиты, пожирающие ее. Такой стране более опасны внутренние паразиты, нежели внешние. Все это называется "ресурсное проклятие".