Этого треда уже нет.
Это копия, сохраненная 25 декабря 2022 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Это копия, сохраненная 25 декабря 2022 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
26 Кб, 519x389Не будем забывать, что гуро в своем первоначальном значении - это в первую очередь гротеск, нечто странное, отвратительное и нелепое, а порой даже абсурдно комичное. Поэтому пафосный софткор наподобие "Изысканного трупа" идет нахуй. Это тред безумия, говна, ебли, расчлененки и бессмысленного садизма.
На озябших ветвях берёзок прозрачные капли влаги. Зима нынче сырая, неуютная. Ночью подморозило: Аркадий заскользил у калитки, потянул связку, кажется. Не разогретое тело резким движениям враждебно, упрямится. Кажется, сделай ещё шаг – и непременно упадёшь навзничь, и скользкая обледенелая коряга вонзится тебе в глаз до самого мозжечка.
Вот вчера – другое дело. Вчера он весь был красным облаком, набухшей в компоте сливой…
Но и сегодня еще не всё потеряно: проходит пара часов – и снова Аркадий как новенький! Из парилки – на снежок: жок-жок-жок! Колючий тулуп заставил похотливо сощуриться. Перцовая настойка вмиг растопила промозглый февральский пейзаж: чёрные крючья деревьев заклубились тёплыми червями, колючие сугробы обратились пуховыми шапками, приветливо хлюпает грязь, в бесстыжем танце поднимается к серому киселю небес конопляный дымок.
Тогда-то он и подкараулил Марию в сенях. Она несла дрова. Длинная бобровая шуба накинута прямо поверх ночнушки, на босых ногах – унты Григория.
Бах! – ударил в нос основанием ладони. Запрыгали по ступеням крыльца поленья, гулко стукнул затылок в половую доску. Скинул тулуп, упал сверху, дурея от сочного запаха, смял булки грудей в подмёрзших пакшах, с чавканьем слизывал кровь (её было много). Затем, замотав рот кашне, перевернул (брыкалась, как лошадь): вот она, самая сладкая, узенькая дырочка зада. Глотая липкую слюну, протиснул в неё распёртый желанием хуище.
Небольшая птица заскребла коготками по подоконнику: наверное, хозяева оставляли корм для пернатых друзей. Возможно, это были хлопья овсянки. Или крошки хлеба? Пшено? Подошло бы и другое твёрдое зерно. Семечки, к примеру…
Аркадий с трудом сдерживал стон наслаждения. Желая оттянуть оргазм, он разглядывал птицу. Зерно. Семя. А что если накормить птицу жидким зерном, то есть, спермой? Вот это идея! Приученная к жидкому корму птица сама будет прилетать в дом. Охваченная голодом (зимой с продуктами туго), она нападёт на хозяина и выклюет ему яйца из мошонки. Неплохое решение проблемы: Григорий давно мешал. Мария, хлюпая продолжавшей течь из размозженного носа кровью, задышала глубже и принялась подмахивать. Вскоре она застонала и, просунув руку, ухватила Аркадия за мудя, не давая вытащить член из своей задницы. Аркадий крепился до последнего, но вот, наконец, испустив нутряной стон, женщина обмякла, осев на холодные доски.
Молнией Аркадий метнулся к окну, высадил кулаком небольшое стекло веранды и прыснул в птицу горячей солёной струёй.
– Заебись! – закричала птица, скаля мелкие, как у дельфина зубы, с которых капал изумрудный яд, – Аркашка – знатный ёбарь! Не постеснялся накормить пернатых друзей наваристой спущёнкой!
– Хе-хе-хе… – ребячески загнусил Аркадий и, поболтав залупой в воздухе, окатил пичугу парящей струёй мочи.
– А! Сука! Уёбок! – птица вспорхнула, плюясь и норовя вонзиться в пористую харю обидчика своим наливным гнойным жалом. На помощь ей уже летели из сосновой рощи: железный птенец Ахмед, ястреб Кузя и Вертлявый Скелет Мужчины (ВСМ).
Лихорадочно озираясь, Аркадий искал пути к спасению. Враги уже близко: не пощадят, замочат! Сипло взвизгнув, Аркадий подхватил Марию, что кошкой потягивалась на брошенном им тулупе, медленно втирая в ягодицы потемневший от крови кал, заслонился ею, как мусор пластиковым щитом своим. Но Мария, протяжно рыгнув, осела вдруг в руках его, вздуваясь пузырями гнилой жидкости и газа, разлагаясь прямо на глазах. Скелет её развалился, как перепревшая кака. Брезгливо отряхиваясь от липких ломтей, Аркадий отступил в сени, где натолкнулся спиной на обтянутого в серебристое трико Григория. Из нагрудного кармана трико выпирал, желтея металлом, портсигар генерала Зорге.
– Зима… – пробормотал Григорий, вынимая из промежностной пазухи анальный расширитель, – Вчера я не усидел, потому что никаких нервов не хватило, но сегодня смогу, смогу… – изо рта его посыпались лёгкой белой крупой мелкие опарыши, половой орган раздулся до размеров литровой банки.
– Я узипаю! Узипаю! – пытался успокоить его Аркадий, норовя то проткнуть набрякшего монстра сапожной иглой, то поцеловать акробата в губы.
Сзади подобрался вертлявый ВСМ. Было видно, что он весь играет на Солнце от масла. Он был масляный по-грибному, оттого источал штурмовую страсть. Он захотел спустить, во что бы то ни стало спустить Аркадию в рот. Того же жаждал изнывающий от тройной эрекции (член-язык-яйцевод) ястреб Кузя. Железный птенец Ахмед, пробив стальным клювом дыру в перегородке, проник в питомник, закружил над клетками с подопытными детёнышами человека.
– Босудаго! Жигорзаго! – ревел железный птенец Ахмед, поливая детей бензином из специальной форсунки.
– Иииииаааии! – отзывались дети пронзительным визгом.
А Григорий, Скелет и Кузя накачивали тем временем перемазанного разложившейся Марией Аркадия своими хуищами. Когда они стали кончать, Аркадий испугался, что захлебнётся: терпкое семя хлынуло в самые почки! Он завертелся юлой, откидывая присосавшихся к своим половым щелям сладострастников, нанося беспорядочные удары подхваченной в суматохе мясорубкой.
И тут Ахмед выпустил искру.
Полыхнуло пламя. От взрыва здание треснуло, как череп пенсионера, если крепко ударить по нему сверху огнетушителем.
– Батька, выручай!!! – завизжал сочащийся спермой Аркадий.
Электрический кабель, густо уложенный вдоль железнодорожной колеи, заискрился, и Батька объявился перед пожарищем во всей свой адской красе.
Обомлев, Ахмед рухнул вниз и увяз в тазу с расплавившейся карамелью (не растерявшийся Аркадий сразу прикончил его, разорвав бензопровод). Насильники отползали, дымясь и роняя обуглившиеся части плоти. Аркадий выбежал на снег, матерясь и отрыгивая желчью.
– О помощи просишь, падло?! – страшно завопил на него Батька, треща лопающимися фурункулами, – Святого пота захотел, прощелыга?! – быстро перебирая всеми двенадцатью ходунами, он подскочил к Аркадию и впустил ему в задний проход червя-альбиноса. Червь принялся разрушать плоть Аркадия изнутри, причиняя нестерпимую боль. Бедняга аж взвился, а потом упал без чувств в подтаявший от жара пламени снег.
Батька высосал червя из аркашкиной жопы и, возбудив себя при помощи покрытого липкой слизью клюва, обильно кончил похожей на сгнившие щи субстанцией, которая, достигнув влажной земли, зашипела, как негашеная известь, подняв густое облако отравленного пара.
Когда же облако рассеялось, Батьки уже и след простыл.
Светало.
Вот вчера – другое дело. Вчера он весь был красным облаком, набухшей в компоте сливой…
Но и сегодня еще не всё потеряно: проходит пара часов – и снова Аркадий как новенький! Из парилки – на снежок: жок-жок-жок! Колючий тулуп заставил похотливо сощуриться. Перцовая настойка вмиг растопила промозглый февральский пейзаж: чёрные крючья деревьев заклубились тёплыми червями, колючие сугробы обратились пуховыми шапками, приветливо хлюпает грязь, в бесстыжем танце поднимается к серому киселю небес конопляный дымок.
Тогда-то он и подкараулил Марию в сенях. Она несла дрова. Длинная бобровая шуба накинута прямо поверх ночнушки, на босых ногах – унты Григория.
Бах! – ударил в нос основанием ладони. Запрыгали по ступеням крыльца поленья, гулко стукнул затылок в половую доску. Скинул тулуп, упал сверху, дурея от сочного запаха, смял булки грудей в подмёрзших пакшах, с чавканьем слизывал кровь (её было много). Затем, замотав рот кашне, перевернул (брыкалась, как лошадь): вот она, самая сладкая, узенькая дырочка зада. Глотая липкую слюну, протиснул в неё распёртый желанием хуище.
Небольшая птица заскребла коготками по подоконнику: наверное, хозяева оставляли корм для пернатых друзей. Возможно, это были хлопья овсянки. Или крошки хлеба? Пшено? Подошло бы и другое твёрдое зерно. Семечки, к примеру…
Аркадий с трудом сдерживал стон наслаждения. Желая оттянуть оргазм, он разглядывал птицу. Зерно. Семя. А что если накормить птицу жидким зерном, то есть, спермой? Вот это идея! Приученная к жидкому корму птица сама будет прилетать в дом. Охваченная голодом (зимой с продуктами туго), она нападёт на хозяина и выклюет ему яйца из мошонки. Неплохое решение проблемы: Григорий давно мешал. Мария, хлюпая продолжавшей течь из размозженного носа кровью, задышала глубже и принялась подмахивать. Вскоре она застонала и, просунув руку, ухватила Аркадия за мудя, не давая вытащить член из своей задницы. Аркадий крепился до последнего, но вот, наконец, испустив нутряной стон, женщина обмякла, осев на холодные доски.
Молнией Аркадий метнулся к окну, высадил кулаком небольшое стекло веранды и прыснул в птицу горячей солёной струёй.
– Заебись! – закричала птица, скаля мелкие, как у дельфина зубы, с которых капал изумрудный яд, – Аркашка – знатный ёбарь! Не постеснялся накормить пернатых друзей наваристой спущёнкой!
– Хе-хе-хе… – ребячески загнусил Аркадий и, поболтав залупой в воздухе, окатил пичугу парящей струёй мочи.
– А! Сука! Уёбок! – птица вспорхнула, плюясь и норовя вонзиться в пористую харю обидчика своим наливным гнойным жалом. На помощь ей уже летели из сосновой рощи: железный птенец Ахмед, ястреб Кузя и Вертлявый Скелет Мужчины (ВСМ).
Лихорадочно озираясь, Аркадий искал пути к спасению. Враги уже близко: не пощадят, замочат! Сипло взвизгнув, Аркадий подхватил Марию, что кошкой потягивалась на брошенном им тулупе, медленно втирая в ягодицы потемневший от крови кал, заслонился ею, как мусор пластиковым щитом своим. Но Мария, протяжно рыгнув, осела вдруг в руках его, вздуваясь пузырями гнилой жидкости и газа, разлагаясь прямо на глазах. Скелет её развалился, как перепревшая кака. Брезгливо отряхиваясь от липких ломтей, Аркадий отступил в сени, где натолкнулся спиной на обтянутого в серебристое трико Григория. Из нагрудного кармана трико выпирал, желтея металлом, портсигар генерала Зорге.
– Зима… – пробормотал Григорий, вынимая из промежностной пазухи анальный расширитель, – Вчера я не усидел, потому что никаких нервов не хватило, но сегодня смогу, смогу… – изо рта его посыпались лёгкой белой крупой мелкие опарыши, половой орган раздулся до размеров литровой банки.
– Я узипаю! Узипаю! – пытался успокоить его Аркадий, норовя то проткнуть набрякшего монстра сапожной иглой, то поцеловать акробата в губы.
Сзади подобрался вертлявый ВСМ. Было видно, что он весь играет на Солнце от масла. Он был масляный по-грибному, оттого источал штурмовую страсть. Он захотел спустить, во что бы то ни стало спустить Аркадию в рот. Того же жаждал изнывающий от тройной эрекции (член-язык-яйцевод) ястреб Кузя. Железный птенец Ахмед, пробив стальным клювом дыру в перегородке, проник в питомник, закружил над клетками с подопытными детёнышами человека.
– Босудаго! Жигорзаго! – ревел железный птенец Ахмед, поливая детей бензином из специальной форсунки.
– Иииииаааии! – отзывались дети пронзительным визгом.
А Григорий, Скелет и Кузя накачивали тем временем перемазанного разложившейся Марией Аркадия своими хуищами. Когда они стали кончать, Аркадий испугался, что захлебнётся: терпкое семя хлынуло в самые почки! Он завертелся юлой, откидывая присосавшихся к своим половым щелям сладострастников, нанося беспорядочные удары подхваченной в суматохе мясорубкой.
И тут Ахмед выпустил искру.
Полыхнуло пламя. От взрыва здание треснуло, как череп пенсионера, если крепко ударить по нему сверху огнетушителем.
– Батька, выручай!!! – завизжал сочащийся спермой Аркадий.
Электрический кабель, густо уложенный вдоль железнодорожной колеи, заискрился, и Батька объявился перед пожарищем во всей свой адской красе.
Обомлев, Ахмед рухнул вниз и увяз в тазу с расплавившейся карамелью (не растерявшийся Аркадий сразу прикончил его, разорвав бензопровод). Насильники отползали, дымясь и роняя обуглившиеся части плоти. Аркадий выбежал на снег, матерясь и отрыгивая желчью.
– О помощи просишь, падло?! – страшно завопил на него Батька, треща лопающимися фурункулами, – Святого пота захотел, прощелыга?! – быстро перебирая всеми двенадцатью ходунами, он подскочил к Аркадию и впустил ему в задний проход червя-альбиноса. Червь принялся разрушать плоть Аркадия изнутри, причиняя нестерпимую боль. Бедняга аж взвился, а потом упал без чувств в подтаявший от жара пламени снег.
Батька высосал червя из аркашкиной жопы и, возбудив себя при помощи покрытого липкой слизью клюва, обильно кончил похожей на сгнившие щи субстанцией, которая, достигнув влажной земли, зашипела, как негашеная известь, подняв густое облако отравленного пара.
Когда же облако рассеялось, Батьки уже и след простыл.
Светало.
На озябших ветвях берёзок прозрачные капли влаги. Зима нынче сырая, неуютная. Ночью подморозило: Аркадий заскользил у калитки, потянул связку, кажется. Не разогретое тело резким движениям враждебно, упрямится. Кажется, сделай ещё шаг – и непременно упадёшь навзничь, и скользкая обледенелая коряга вонзится тебе в глаз до самого мозжечка.
Вот вчера – другое дело. Вчера он весь был красным облаком, набухшей в компоте сливой…
Но и сегодня еще не всё потеряно: проходит пара часов – и снова Аркадий как новенький! Из парилки – на снежок: жок-жок-жок! Колючий тулуп заставил похотливо сощуриться. Перцовая настойка вмиг растопила промозглый февральский пейзаж: чёрные крючья деревьев заклубились тёплыми червями, колючие сугробы обратились пуховыми шапками, приветливо хлюпает грязь, в бесстыжем танце поднимается к серому киселю небес конопляный дымок.
Тогда-то он и подкараулил Марию в сенях. Она несла дрова. Длинная бобровая шуба накинута прямо поверх ночнушки, на босых ногах – унты Григория.
Бах! – ударил в нос основанием ладони. Запрыгали по ступеням крыльца поленья, гулко стукнул затылок в половую доску. Скинул тулуп, упал сверху, дурея от сочного запаха, смял булки грудей в подмёрзших пакшах, с чавканьем слизывал кровь (её было много). Затем, замотав рот кашне, перевернул (брыкалась, как лошадь): вот она, самая сладкая, узенькая дырочка зада. Глотая липкую слюну, протиснул в неё распёртый желанием хуище.
Небольшая птица заскребла коготками по подоконнику: наверное, хозяева оставляли корм для пернатых друзей. Возможно, это были хлопья овсянки. Или крошки хлеба? Пшено? Подошло бы и другое твёрдое зерно. Семечки, к примеру…
Аркадий с трудом сдерживал стон наслаждения. Желая оттянуть оргазм, он разглядывал птицу. Зерно. Семя. А что если накормить птицу жидким зерном, то есть, спермой? Вот это идея! Приученная к жидкому корму птица сама будет прилетать в дом. Охваченная голодом (зимой с продуктами туго), она нападёт на хозяина и выклюет ему яйца из мошонки. Неплохое решение проблемы: Григорий давно мешал. Мария, хлюпая продолжавшей течь из размозженного носа кровью, задышала глубже и принялась подмахивать. Вскоре она застонала и, просунув руку, ухватила Аркадия за мудя, не давая вытащить член из своей задницы. Аркадий крепился до последнего, но вот, наконец, испустив нутряной стон, женщина обмякла, осев на холодные доски.
Молнией Аркадий метнулся к окну, высадил кулаком небольшое стекло веранды и прыснул в птицу горячей солёной струёй.
– Заебись! – закричала птица, скаля мелкие, как у дельфина зубы, с которых капал изумрудный яд, – Аркашка – знатный ёбарь! Не постеснялся накормить пернатых друзей наваристой спущёнкой!
– Хе-хе-хе… – ребячески загнусил Аркадий и, поболтав залупой в воздухе, окатил пичугу парящей струёй мочи.
– А! Сука! Уёбок! – птица вспорхнула, плюясь и норовя вонзиться в пористую харю обидчика своим наливным гнойным жалом. На помощь ей уже летели из сосновой рощи: железный птенец Ахмед, ястреб Кузя и Вертлявый Скелет Мужчины (ВСМ).
Лихорадочно озираясь, Аркадий искал пути к спасению. Враги уже близко: не пощадят, замочат! Сипло взвизгнув, Аркадий подхватил Марию, что кошкой потягивалась на брошенном им тулупе, медленно втирая в ягодицы потемневший от крови кал, заслонился ею, как мусор пластиковым щитом своим. Но Мария, протяжно рыгнув, осела вдруг в руках его, вздуваясь пузырями гнилой жидкости и газа, разлагаясь прямо на глазах. Скелет её развалился, как перепревшая кака. Брезгливо отряхиваясь от липких ломтей, Аркадий отступил в сени, где натолкнулся спиной на обтянутого в серебристое трико Григория. Из нагрудного кармана трико выпирал, желтея металлом, портсигар генерала Зорге.
– Зима… – пробормотал Григорий, вынимая из промежностной пазухи анальный расширитель, – Вчера я не усидел, потому что никаких нервов не хватило, но сегодня смогу, смогу… – изо рта его посыпались лёгкой белой крупой мелкие опарыши, половой орган раздулся до размеров литровой банки.
– Я узипаю! Узипаю! – пытался успокоить его Аркадий, норовя то проткнуть набрякшего монстра сапожной иглой, то поцеловать акробата в губы.
Сзади подобрался вертлявый ВСМ. Было видно, что он весь играет на Солнце от масла. Он был масляный по-грибному, оттого источал штурмовую страсть. Он захотел спустить, во что бы то ни стало спустить Аркадию в рот. Того же жаждал изнывающий от тройной эрекции (член-язык-яйцевод) ястреб Кузя. Железный птенец Ахмед, пробив стальным клювом дыру в перегородке, проник в питомник, закружил над клетками с подопытными детёнышами человека.
– Босудаго! Жигорзаго! – ревел железный птенец Ахмед, поливая детей бензином из специальной форсунки.
– Иииииаааии! – отзывались дети пронзительным визгом.
А Григорий, Скелет и Кузя накачивали тем временем перемазанного разложившейся Марией Аркадия своими хуищами. Когда они стали кончать, Аркадий испугался, что захлебнётся: терпкое семя хлынуло в самые почки! Он завертелся юлой, откидывая присосавшихся к своим половым щелям сладострастников, нанося беспорядочные удары подхваченной в суматохе мясорубкой.
И тут Ахмед выпустил искру.
Полыхнуло пламя. От взрыва здание треснуло, как череп пенсионера, если крепко ударить по нему сверху огнетушителем.
– Батька, выручай!!! – завизжал сочащийся спермой Аркадий.
Электрический кабель, густо уложенный вдоль железнодорожной колеи, заискрился, и Батька объявился перед пожарищем во всей свой адской красе.
Обомлев, Ахмед рухнул вниз и увяз в тазу с расплавившейся карамелью (не растерявшийся Аркадий сразу прикончил его, разорвав бензопровод). Насильники отползали, дымясь и роняя обуглившиеся части плоти. Аркадий выбежал на снег, матерясь и отрыгивая желчью.
– О помощи просишь, падло?! – страшно завопил на него Батька, треща лопающимися фурункулами, – Святого пота захотел, прощелыга?! – быстро перебирая всеми двенадцатью ходунами, он подскочил к Аркадию и впустил ему в задний проход червя-альбиноса. Червь принялся разрушать плоть Аркадия изнутри, причиняя нестерпимую боль. Бедняга аж взвился, а потом упал без чувств в подтаявший от жара пламени снег.
Батька высосал червя из аркашкиной жопы и, возбудив себя при помощи покрытого липкой слизью клюва, обильно кончил похожей на сгнившие щи субстанцией, которая, достигнув влажной земли, зашипела, как негашеная известь, подняв густое облако отравленного пара.
Когда же облако рассеялось, Батьки уже и след простыл.
Светало.
Вот вчера – другое дело. Вчера он весь был красным облаком, набухшей в компоте сливой…
Но и сегодня еще не всё потеряно: проходит пара часов – и снова Аркадий как новенький! Из парилки – на снежок: жок-жок-жок! Колючий тулуп заставил похотливо сощуриться. Перцовая настойка вмиг растопила промозглый февральский пейзаж: чёрные крючья деревьев заклубились тёплыми червями, колючие сугробы обратились пуховыми шапками, приветливо хлюпает грязь, в бесстыжем танце поднимается к серому киселю небес конопляный дымок.
Тогда-то он и подкараулил Марию в сенях. Она несла дрова. Длинная бобровая шуба накинута прямо поверх ночнушки, на босых ногах – унты Григория.
Бах! – ударил в нос основанием ладони. Запрыгали по ступеням крыльца поленья, гулко стукнул затылок в половую доску. Скинул тулуп, упал сверху, дурея от сочного запаха, смял булки грудей в подмёрзших пакшах, с чавканьем слизывал кровь (её было много). Затем, замотав рот кашне, перевернул (брыкалась, как лошадь): вот она, самая сладкая, узенькая дырочка зада. Глотая липкую слюну, протиснул в неё распёртый желанием хуище.
Небольшая птица заскребла коготками по подоконнику: наверное, хозяева оставляли корм для пернатых друзей. Возможно, это были хлопья овсянки. Или крошки хлеба? Пшено? Подошло бы и другое твёрдое зерно. Семечки, к примеру…
Аркадий с трудом сдерживал стон наслаждения. Желая оттянуть оргазм, он разглядывал птицу. Зерно. Семя. А что если накормить птицу жидким зерном, то есть, спермой? Вот это идея! Приученная к жидкому корму птица сама будет прилетать в дом. Охваченная голодом (зимой с продуктами туго), она нападёт на хозяина и выклюет ему яйца из мошонки. Неплохое решение проблемы: Григорий давно мешал. Мария, хлюпая продолжавшей течь из размозженного носа кровью, задышала глубже и принялась подмахивать. Вскоре она застонала и, просунув руку, ухватила Аркадия за мудя, не давая вытащить член из своей задницы. Аркадий крепился до последнего, но вот, наконец, испустив нутряной стон, женщина обмякла, осев на холодные доски.
Молнией Аркадий метнулся к окну, высадил кулаком небольшое стекло веранды и прыснул в птицу горячей солёной струёй.
– Заебись! – закричала птица, скаля мелкие, как у дельфина зубы, с которых капал изумрудный яд, – Аркашка – знатный ёбарь! Не постеснялся накормить пернатых друзей наваристой спущёнкой!
– Хе-хе-хе… – ребячески загнусил Аркадий и, поболтав залупой в воздухе, окатил пичугу парящей струёй мочи.
– А! Сука! Уёбок! – птица вспорхнула, плюясь и норовя вонзиться в пористую харю обидчика своим наливным гнойным жалом. На помощь ей уже летели из сосновой рощи: железный птенец Ахмед, ястреб Кузя и Вертлявый Скелет Мужчины (ВСМ).
Лихорадочно озираясь, Аркадий искал пути к спасению. Враги уже близко: не пощадят, замочат! Сипло взвизгнув, Аркадий подхватил Марию, что кошкой потягивалась на брошенном им тулупе, медленно втирая в ягодицы потемневший от крови кал, заслонился ею, как мусор пластиковым щитом своим. Но Мария, протяжно рыгнув, осела вдруг в руках его, вздуваясь пузырями гнилой жидкости и газа, разлагаясь прямо на глазах. Скелет её развалился, как перепревшая кака. Брезгливо отряхиваясь от липких ломтей, Аркадий отступил в сени, где натолкнулся спиной на обтянутого в серебристое трико Григория. Из нагрудного кармана трико выпирал, желтея металлом, портсигар генерала Зорге.
– Зима… – пробормотал Григорий, вынимая из промежностной пазухи анальный расширитель, – Вчера я не усидел, потому что никаких нервов не хватило, но сегодня смогу, смогу… – изо рта его посыпались лёгкой белой крупой мелкие опарыши, половой орган раздулся до размеров литровой банки.
– Я узипаю! Узипаю! – пытался успокоить его Аркадий, норовя то проткнуть набрякшего монстра сапожной иглой, то поцеловать акробата в губы.
Сзади подобрался вертлявый ВСМ. Было видно, что он весь играет на Солнце от масла. Он был масляный по-грибному, оттого источал штурмовую страсть. Он захотел спустить, во что бы то ни стало спустить Аркадию в рот. Того же жаждал изнывающий от тройной эрекции (член-язык-яйцевод) ястреб Кузя. Железный птенец Ахмед, пробив стальным клювом дыру в перегородке, проник в питомник, закружил над клетками с подопытными детёнышами человека.
– Босудаго! Жигорзаго! – ревел железный птенец Ахмед, поливая детей бензином из специальной форсунки.
– Иииииаааии! – отзывались дети пронзительным визгом.
А Григорий, Скелет и Кузя накачивали тем временем перемазанного разложившейся Марией Аркадия своими хуищами. Когда они стали кончать, Аркадий испугался, что захлебнётся: терпкое семя хлынуло в самые почки! Он завертелся юлой, откидывая присосавшихся к своим половым щелям сладострастников, нанося беспорядочные удары подхваченной в суматохе мясорубкой.
И тут Ахмед выпустил искру.
Полыхнуло пламя. От взрыва здание треснуло, как череп пенсионера, если крепко ударить по нему сверху огнетушителем.
– Батька, выручай!!! – завизжал сочащийся спермой Аркадий.
Электрический кабель, густо уложенный вдоль железнодорожной колеи, заискрился, и Батька объявился перед пожарищем во всей свой адской красе.
Обомлев, Ахмед рухнул вниз и увяз в тазу с расплавившейся карамелью (не растерявшийся Аркадий сразу прикончил его, разорвав бензопровод). Насильники отползали, дымясь и роняя обуглившиеся части плоти. Аркадий выбежал на снег, матерясь и отрыгивая желчью.
– О помощи просишь, падло?! – страшно завопил на него Батька, треща лопающимися фурункулами, – Святого пота захотел, прощелыга?! – быстро перебирая всеми двенадцатью ходунами, он подскочил к Аркадию и впустил ему в задний проход червя-альбиноса. Червь принялся разрушать плоть Аркадия изнутри, причиняя нестерпимую боль. Бедняга аж взвился, а потом упал без чувств в подтаявший от жара пламени снег.
Батька высосал червя из аркашкиной жопы и, возбудив себя при помощи покрытого липкой слизью клюва, обильно кончил похожей на сгнившие щи субстанцией, которая, достигнув влажной земли, зашипела, как негашеная известь, подняв густое облако отравленного пара.
Когда же облако рассеялось, Батьки уже и след простыл.
Светало.
"Мясная лавка в раю" омерзительней вещи не существует. С трудом осилил первую главу и дропнул
>>1216
Кстати, одно из моих любимых произведений.
Кстати, одно из моих любимых произведений.
Рассвет провисает с Востока на Запад, как триптих детей на электрическом стуле, черновой конспект церкви, съедающей собственных молодых прихожан; Катрина бросает свой последний грейпфрут, как шар в кегельбане, на замерзшее озеро. Совки взлетают, запутавшись в ярких, предательских волосах.
Ее волосах цвета «Ад».
Потом бредет прочь по заваленном снегом брегу, таща за собой на веревке грудную клетку мальчишки по прозвищу Лекарь. На шишковатом, бланшированном диске этих странных саней она разложила гексаграмму из заячьих лапок, прибив их скобами к ребрам. Точно такой же счастливый узор, какой выжжен клеймом у нее меж грудями. На вздувшейся, изрубцованной плоти.
Плоть ее — цвета «Ад».
Именно Лекарь впервые представил друг другу Катрину и Вильямсона. Вильямсон заявлял, что зажарился заживо шесть зим назад при крушении мотоцикла; шесть лет как восстал из могилы по велению Лекаря. Каждую ночь он рассказывал ей о картинах, которые он лицезрел эти годы; юная дева дрожала от его описаний теневой иерархии бесов, увешанной шестиугольными талисманами из бракованной бронзы, которая рыскала по преисподней; об их обычае засевать личинками пашни, клокочущие от мозговой начинки, увековечивая тем кактусы, что выделяют всеразъедающий протеин насекомых, который они, и он, пожирали; и о последующих появлениях ужасающего Валета и его злобной свиты, автоэрогенных фигур, состоящих из скорченных членов, органов и нечистых отверстий.
Он говорил о каких-то тварях с грудями заместо жоп, и ногами о двух суставах, чьи членовидные пальцы навеки врастали в вагины, покрывшие лица двумя вертикалями, будто дуэльные шрамы; о тварях, из чьих подмышек торчали стволы с черепами, сосавшими молоко из сосков, в то время как их огромные фаллосы, выросшие из влагалищ, открывшихся между дрожащих обрубков бедер, были увиты дымящими желтыми языками метровой длины; о тварях со сдвоенным торсом, один из которых нес вымя со множеством пенисов, а второй — суетливые, онанистские ручки с глазами коней на кончиках пальцев; о тварях, попросту вывернутых наизнанку, с ебущимися тараканами на вываленных кишках и костлявыми матками, спаренными с гермафродитными птенчиками, сшитыми из гниющей кожи. Спектральные, вечноживые пигменты в видениях мертвого байкера.
Виденья его — цвета «Ад».
Вскоре Катрина и Вильямсон стали любовниками. Тела их сливались под чешуйчатым эпидермисом, словно система из миллиона сообщающихся яйцеводов, язык ее бешено втискивался в вулканические мозоли, прямая кишка клокотала пепельной пастой; психики их взрывались от жгучего атомного урагана, приливной атрофии, когда они молча кричали криком шестиногов-подкидышей.
Лекарь следил за ними с позабытого кладбища.
От облупившейся ласки горелого ебаря вскоре в Катрине срослось понимание Спектра этого цвета «Ад». Спектр тот был похож на дифракцию самых последних угольев надежды, стынущих в мертвом погребальном костре, испускающих из своей сердцевины сонмы фантомных повозок, несущихся по костяным мостовым, с колесами, пашущими полужидкую плоть, разрывая аркады рассудка прожорливым, везувиальным напором, пока не останется лишь душа без одежки, торчащая на берегу первобытного океана, что абсорбирует небо и превращается в небо, льющее ливень безбрежного хаоса; внутренность сферы, в которой не действуют законы механики и молекулярного синтеза, подобие молний, висящих в другом измеренье, мерцая чредой эмбрионов и склепных забрал, убийствами, петлями метемпсихозы, проникновеньем, парфюмом и прогниваньем, молодым интеллектом и избиеньем младенцев, смердящими испражненьями и смертью в оргазме; вечностью в закольцованной микросекунде.
Спектр, лишенный теплоты и сомненья.
Спектр, который Вильямсон вызвался вырвать из преисподней, из лап бесовской иерархии, и воссоздать наверху, став единственным первосвященником психоделического Валета.
С тех пор Лекарь редко видел Катрину. Ее жизнь была ограничена хижиной Вильямсона. Однажды ночью, приникнув глазом к щели в рифленой крыше из жести, Лекарь узнал, почему. Катрина лежала на загаженной койке, раздвинув колени, как роженица. Из открытой промежности перло вперед, извиваясь, настырное, жирное щупальце с пальцами на конце, по всей длине его чмокали иглозубые пасти. Матка Катрины, визжащая, крытая нежным хитином, стала входными вратами для раболепных, мигрирующих головоногов.
Больше дюжины разных существ уже копошилось в лачуге, корчилось в каждом укромном углу, доски пола были покрыты ковром из фосфоресцирующих гениталий и внутренностей; воздух стал осязаемо затхлым, почти непрозрачным, бурлящим от фантастических и чудесных оттенков. И Вильямсон, дуайен сего микрокосма мутантов, скалился, глядя на лебезящую свору.
Только вот сам Валет никак не хотел выходить.
Прошло несколько месяцев. В конце концов Вильямсон принял решение вызвать Валета лично, принести ему жертву, подлизаться к нему, приласкать, заманить — убедив его, что наверху ждут великие наслаждения. Он будет должен вновь умереть — и Лекарь вновь его воскресит.
В ритуальную ночь, Лекарь торжественно вышел на кладбище, горбясь под тяжестью топора — дара дюжего лесника — на своих тщедушных плечах. Тщательно выбрав правильное надгробие, он произнес заклинания, вызвав из мира мертвых свежеповешанного убийцу. Сей психопат возник перед ним с головой из червей; ужасающее ветер повеял сквозь размягченную форму. Все звезды мгновенно погасли. Убийца схватил топор, предложенный Лекарем, судорожными руками, и с апломбом мастера по забою отсек тому верхнюю половину черепа. Пока мозги мальчика тихо шипели в снегу, маньяк, напевая, распотрошил и четвертовал исхудалое тело. Затем он соединил его части металлическим кабелем, отволок его к озеру и повесил его на ближайшей березе, как марионетку. Истекшие ноги царапали наст, кровь цвела на снегу, словно первая менструация; на другом берегу, Катрина и Вильямсон доедали последний ужин.
Взобравшись на ветви, беззубо осклабясь, псих натянул провода. На этот раз Вильямсон посмотрел в его сторону; он увидел, как Лекарь успокоительно машет руками; потом нырнул в ледяную воду с шестиголовым вибратором, предназначенным в дар его дорогому Валету.
Его вздувшийся труп до сих пор кувыркается подо льдом, ожидая, что Лекарь вернет ему душу, гниющую в преисподней; съедаем кусок за куском, жестоко отрыгнут, съедаем опять и опять в закольцованном мщеньи Валетом, чьих слуг он похитил — в то время как кости Лекаря медленно гложут и высирают шестиноги из леса, производя плодородную почву для грядущих столетий.
Перед надтреснутым, неумирающим взором Вильямсона, радостный психопат сует свой воскресший кулак вновь и вновь в горло юной девицы, с треском порвав ее заиндевевшие губы.
Губы ее — цвета «Ад».
Ее волосах цвета «Ад».
Потом бредет прочь по заваленном снегом брегу, таща за собой на веревке грудную клетку мальчишки по прозвищу Лекарь. На шишковатом, бланшированном диске этих странных саней она разложила гексаграмму из заячьих лапок, прибив их скобами к ребрам. Точно такой же счастливый узор, какой выжжен клеймом у нее меж грудями. На вздувшейся, изрубцованной плоти.
Плоть ее — цвета «Ад».
Именно Лекарь впервые представил друг другу Катрину и Вильямсона. Вильямсон заявлял, что зажарился заживо шесть зим назад при крушении мотоцикла; шесть лет как восстал из могилы по велению Лекаря. Каждую ночь он рассказывал ей о картинах, которые он лицезрел эти годы; юная дева дрожала от его описаний теневой иерархии бесов, увешанной шестиугольными талисманами из бракованной бронзы, которая рыскала по преисподней; об их обычае засевать личинками пашни, клокочущие от мозговой начинки, увековечивая тем кактусы, что выделяют всеразъедающий протеин насекомых, который они, и он, пожирали; и о последующих появлениях ужасающего Валета и его злобной свиты, автоэрогенных фигур, состоящих из скорченных членов, органов и нечистых отверстий.
Он говорил о каких-то тварях с грудями заместо жоп, и ногами о двух суставах, чьи членовидные пальцы навеки врастали в вагины, покрывшие лица двумя вертикалями, будто дуэльные шрамы; о тварях, из чьих подмышек торчали стволы с черепами, сосавшими молоко из сосков, в то время как их огромные фаллосы, выросшие из влагалищ, открывшихся между дрожащих обрубков бедер, были увиты дымящими желтыми языками метровой длины; о тварях со сдвоенным торсом, один из которых нес вымя со множеством пенисов, а второй — суетливые, онанистские ручки с глазами коней на кончиках пальцев; о тварях, попросту вывернутых наизнанку, с ебущимися тараканами на вываленных кишках и костлявыми матками, спаренными с гермафродитными птенчиками, сшитыми из гниющей кожи. Спектральные, вечноживые пигменты в видениях мертвого байкера.
Виденья его — цвета «Ад».
Вскоре Катрина и Вильямсон стали любовниками. Тела их сливались под чешуйчатым эпидермисом, словно система из миллиона сообщающихся яйцеводов, язык ее бешено втискивался в вулканические мозоли, прямая кишка клокотала пепельной пастой; психики их взрывались от жгучего атомного урагана, приливной атрофии, когда они молча кричали криком шестиногов-подкидышей.
Лекарь следил за ними с позабытого кладбища.
От облупившейся ласки горелого ебаря вскоре в Катрине срослось понимание Спектра этого цвета «Ад». Спектр тот был похож на дифракцию самых последних угольев надежды, стынущих в мертвом погребальном костре, испускающих из своей сердцевины сонмы фантомных повозок, несущихся по костяным мостовым, с колесами, пашущими полужидкую плоть, разрывая аркады рассудка прожорливым, везувиальным напором, пока не останется лишь душа без одежки, торчащая на берегу первобытного океана, что абсорбирует небо и превращается в небо, льющее ливень безбрежного хаоса; внутренность сферы, в которой не действуют законы механики и молекулярного синтеза, подобие молний, висящих в другом измеренье, мерцая чредой эмбрионов и склепных забрал, убийствами, петлями метемпсихозы, проникновеньем, парфюмом и прогниваньем, молодым интеллектом и избиеньем младенцев, смердящими испражненьями и смертью в оргазме; вечностью в закольцованной микросекунде.
Спектр, лишенный теплоты и сомненья.
Спектр, который Вильямсон вызвался вырвать из преисподней, из лап бесовской иерархии, и воссоздать наверху, став единственным первосвященником психоделического Валета.
С тех пор Лекарь редко видел Катрину. Ее жизнь была ограничена хижиной Вильямсона. Однажды ночью, приникнув глазом к щели в рифленой крыше из жести, Лекарь узнал, почему. Катрина лежала на загаженной койке, раздвинув колени, как роженица. Из открытой промежности перло вперед, извиваясь, настырное, жирное щупальце с пальцами на конце, по всей длине его чмокали иглозубые пасти. Матка Катрины, визжащая, крытая нежным хитином, стала входными вратами для раболепных, мигрирующих головоногов.
Больше дюжины разных существ уже копошилось в лачуге, корчилось в каждом укромном углу, доски пола были покрыты ковром из фосфоресцирующих гениталий и внутренностей; воздух стал осязаемо затхлым, почти непрозрачным, бурлящим от фантастических и чудесных оттенков. И Вильямсон, дуайен сего микрокосма мутантов, скалился, глядя на лебезящую свору.
Только вот сам Валет никак не хотел выходить.
Прошло несколько месяцев. В конце концов Вильямсон принял решение вызвать Валета лично, принести ему жертву, подлизаться к нему, приласкать, заманить — убедив его, что наверху ждут великие наслаждения. Он будет должен вновь умереть — и Лекарь вновь его воскресит.
В ритуальную ночь, Лекарь торжественно вышел на кладбище, горбясь под тяжестью топора — дара дюжего лесника — на своих тщедушных плечах. Тщательно выбрав правильное надгробие, он произнес заклинания, вызвав из мира мертвых свежеповешанного убийцу. Сей психопат возник перед ним с головой из червей; ужасающее ветер повеял сквозь размягченную форму. Все звезды мгновенно погасли. Убийца схватил топор, предложенный Лекарем, судорожными руками, и с апломбом мастера по забою отсек тому верхнюю половину черепа. Пока мозги мальчика тихо шипели в снегу, маньяк, напевая, распотрошил и четвертовал исхудалое тело. Затем он соединил его части металлическим кабелем, отволок его к озеру и повесил его на ближайшей березе, как марионетку. Истекшие ноги царапали наст, кровь цвела на снегу, словно первая менструация; на другом берегу, Катрина и Вильямсон доедали последний ужин.
Взобравшись на ветви, беззубо осклабясь, псих натянул провода. На этот раз Вильямсон посмотрел в его сторону; он увидел, как Лекарь успокоительно машет руками; потом нырнул в ледяную воду с шестиголовым вибратором, предназначенным в дар его дорогому Валету.
Его вздувшийся труп до сих пор кувыркается подо льдом, ожидая, что Лекарь вернет ему душу, гниющую в преисподней; съедаем кусок за куском, жестоко отрыгнут, съедаем опять и опять в закольцованном мщеньи Валетом, чьих слуг он похитил — в то время как кости Лекаря медленно гложут и высирают шестиноги из леса, производя плодородную почву для грядущих столетий.
Перед надтреснутым, неумирающим взором Вильямсона, радостный психопат сует свой воскресший кулак вновь и вновь в горло юной девицы, с треском порвав ее заиндевевшие губы.
Губы ее — цвета «Ад».
Рассвет провисает с Востока на Запад, как триптих детей на электрическом стуле, черновой конспект церкви, съедающей собственных молодых прихожан; Катрина бросает свой последний грейпфрут, как шар в кегельбане, на замерзшее озеро. Совки взлетают, запутавшись в ярких, предательских волосах.
Ее волосах цвета «Ад».
Потом бредет прочь по заваленном снегом брегу, таща за собой на веревке грудную клетку мальчишки по прозвищу Лекарь. На шишковатом, бланшированном диске этих странных саней она разложила гексаграмму из заячьих лапок, прибив их скобами к ребрам. Точно такой же счастливый узор, какой выжжен клеймом у нее меж грудями. На вздувшейся, изрубцованной плоти.
Плоть ее — цвета «Ад».
Именно Лекарь впервые представил друг другу Катрину и Вильямсона. Вильямсон заявлял, что зажарился заживо шесть зим назад при крушении мотоцикла; шесть лет как восстал из могилы по велению Лекаря. Каждую ночь он рассказывал ей о картинах, которые он лицезрел эти годы; юная дева дрожала от его описаний теневой иерархии бесов, увешанной шестиугольными талисманами из бракованной бронзы, которая рыскала по преисподней; об их обычае засевать личинками пашни, клокочущие от мозговой начинки, увековечивая тем кактусы, что выделяют всеразъедающий протеин насекомых, который они, и он, пожирали; и о последующих появлениях ужасающего Валета и его злобной свиты, автоэрогенных фигур, состоящих из скорченных членов, органов и нечистых отверстий.
Он говорил о каких-то тварях с грудями заместо жоп, и ногами о двух суставах, чьи членовидные пальцы навеки врастали в вагины, покрывшие лица двумя вертикалями, будто дуэльные шрамы; о тварях, из чьих подмышек торчали стволы с черепами, сосавшими молоко из сосков, в то время как их огромные фаллосы, выросшие из влагалищ, открывшихся между дрожащих обрубков бедер, были увиты дымящими желтыми языками метровой длины; о тварях со сдвоенным торсом, один из которых нес вымя со множеством пенисов, а второй — суетливые, онанистские ручки с глазами коней на кончиках пальцев; о тварях, попросту вывернутых наизнанку, с ебущимися тараканами на вываленных кишках и костлявыми матками, спаренными с гермафродитными птенчиками, сшитыми из гниющей кожи. Спектральные, вечноживые пигменты в видениях мертвого байкера.
Виденья его — цвета «Ад».
Вскоре Катрина и Вильямсон стали любовниками. Тела их сливались под чешуйчатым эпидермисом, словно система из миллиона сообщающихся яйцеводов, язык ее бешено втискивался в вулканические мозоли, прямая кишка клокотала пепельной пастой; психики их взрывались от жгучего атомного урагана, приливной атрофии, когда они молча кричали криком шестиногов-подкидышей.
Лекарь следил за ними с позабытого кладбища.
От облупившейся ласки горелого ебаря вскоре в Катрине срослось понимание Спектра этого цвета «Ад». Спектр тот был похож на дифракцию самых последних угольев надежды, стынущих в мертвом погребальном костре, испускающих из своей сердцевины сонмы фантомных повозок, несущихся по костяным мостовым, с колесами, пашущими полужидкую плоть, разрывая аркады рассудка прожорливым, везувиальным напором, пока не останется лишь душа без одежки, торчащая на берегу первобытного океана, что абсорбирует небо и превращается в небо, льющее ливень безбрежного хаоса; внутренность сферы, в которой не действуют законы механики и молекулярного синтеза, подобие молний, висящих в другом измеренье, мерцая чредой эмбрионов и склепных забрал, убийствами, петлями метемпсихозы, проникновеньем, парфюмом и прогниваньем, молодым интеллектом и избиеньем младенцев, смердящими испражненьями и смертью в оргазме; вечностью в закольцованной микросекунде.
Спектр, лишенный теплоты и сомненья.
Спектр, который Вильямсон вызвался вырвать из преисподней, из лап бесовской иерархии, и воссоздать наверху, став единственным первосвященником психоделического Валета.
С тех пор Лекарь редко видел Катрину. Ее жизнь была ограничена хижиной Вильямсона. Однажды ночью, приникнув глазом к щели в рифленой крыше из жести, Лекарь узнал, почему. Катрина лежала на загаженной койке, раздвинув колени, как роженица. Из открытой промежности перло вперед, извиваясь, настырное, жирное щупальце с пальцами на конце, по всей длине его чмокали иглозубые пасти. Матка Катрины, визжащая, крытая нежным хитином, стала входными вратами для раболепных, мигрирующих головоногов.
Больше дюжины разных существ уже копошилось в лачуге, корчилось в каждом укромном углу, доски пола были покрыты ковром из фосфоресцирующих гениталий и внутренностей; воздух стал осязаемо затхлым, почти непрозрачным, бурлящим от фантастических и чудесных оттенков. И Вильямсон, дуайен сего микрокосма мутантов, скалился, глядя на лебезящую свору.
Только вот сам Валет никак не хотел выходить.
Прошло несколько месяцев. В конце концов Вильямсон принял решение вызвать Валета лично, принести ему жертву, подлизаться к нему, приласкать, заманить — убедив его, что наверху ждут великие наслаждения. Он будет должен вновь умереть — и Лекарь вновь его воскресит.
В ритуальную ночь, Лекарь торжественно вышел на кладбище, горбясь под тяжестью топора — дара дюжего лесника — на своих тщедушных плечах. Тщательно выбрав правильное надгробие, он произнес заклинания, вызвав из мира мертвых свежеповешанного убийцу. Сей психопат возник перед ним с головой из червей; ужасающее ветер повеял сквозь размягченную форму. Все звезды мгновенно погасли. Убийца схватил топор, предложенный Лекарем, судорожными руками, и с апломбом мастера по забою отсек тому верхнюю половину черепа. Пока мозги мальчика тихо шипели в снегу, маньяк, напевая, распотрошил и четвертовал исхудалое тело. Затем он соединил его части металлическим кабелем, отволок его к озеру и повесил его на ближайшей березе, как марионетку. Истекшие ноги царапали наст, кровь цвела на снегу, словно первая менструация; на другом берегу, Катрина и Вильямсон доедали последний ужин.
Взобравшись на ветви, беззубо осклабясь, псих натянул провода. На этот раз Вильямсон посмотрел в его сторону; он увидел, как Лекарь успокоительно машет руками; потом нырнул в ледяную воду с шестиголовым вибратором, предназначенным в дар его дорогому Валету.
Его вздувшийся труп до сих пор кувыркается подо льдом, ожидая, что Лекарь вернет ему душу, гниющую в преисподней; съедаем кусок за куском, жестоко отрыгнут, съедаем опять и опять в закольцованном мщеньи Валетом, чьих слуг он похитил — в то время как кости Лекаря медленно гложут и высирают шестиноги из леса, производя плодородную почву для грядущих столетий.
Перед надтреснутым, неумирающим взором Вильямсона, радостный психопат сует свой воскресший кулак вновь и вновь в горло юной девицы, с треском порвав ее заиндевевшие губы.
Губы ее — цвета «Ад».
Ее волосах цвета «Ад».
Потом бредет прочь по заваленном снегом брегу, таща за собой на веревке грудную клетку мальчишки по прозвищу Лекарь. На шишковатом, бланшированном диске этих странных саней она разложила гексаграмму из заячьих лапок, прибив их скобами к ребрам. Точно такой же счастливый узор, какой выжжен клеймом у нее меж грудями. На вздувшейся, изрубцованной плоти.
Плоть ее — цвета «Ад».
Именно Лекарь впервые представил друг другу Катрину и Вильямсона. Вильямсон заявлял, что зажарился заживо шесть зим назад при крушении мотоцикла; шесть лет как восстал из могилы по велению Лекаря. Каждую ночь он рассказывал ей о картинах, которые он лицезрел эти годы; юная дева дрожала от его описаний теневой иерархии бесов, увешанной шестиугольными талисманами из бракованной бронзы, которая рыскала по преисподней; об их обычае засевать личинками пашни, клокочущие от мозговой начинки, увековечивая тем кактусы, что выделяют всеразъедающий протеин насекомых, который они, и он, пожирали; и о последующих появлениях ужасающего Валета и его злобной свиты, автоэрогенных фигур, состоящих из скорченных членов, органов и нечистых отверстий.
Он говорил о каких-то тварях с грудями заместо жоп, и ногами о двух суставах, чьи членовидные пальцы навеки врастали в вагины, покрывшие лица двумя вертикалями, будто дуэльные шрамы; о тварях, из чьих подмышек торчали стволы с черепами, сосавшими молоко из сосков, в то время как их огромные фаллосы, выросшие из влагалищ, открывшихся между дрожащих обрубков бедер, были увиты дымящими желтыми языками метровой длины; о тварях со сдвоенным торсом, один из которых нес вымя со множеством пенисов, а второй — суетливые, онанистские ручки с глазами коней на кончиках пальцев; о тварях, попросту вывернутых наизнанку, с ебущимися тараканами на вываленных кишках и костлявыми матками, спаренными с гермафродитными птенчиками, сшитыми из гниющей кожи. Спектральные, вечноживые пигменты в видениях мертвого байкера.
Виденья его — цвета «Ад».
Вскоре Катрина и Вильямсон стали любовниками. Тела их сливались под чешуйчатым эпидермисом, словно система из миллиона сообщающихся яйцеводов, язык ее бешено втискивался в вулканические мозоли, прямая кишка клокотала пепельной пастой; психики их взрывались от жгучего атомного урагана, приливной атрофии, когда они молча кричали криком шестиногов-подкидышей.
Лекарь следил за ними с позабытого кладбища.
От облупившейся ласки горелого ебаря вскоре в Катрине срослось понимание Спектра этого цвета «Ад». Спектр тот был похож на дифракцию самых последних угольев надежды, стынущих в мертвом погребальном костре, испускающих из своей сердцевины сонмы фантомных повозок, несущихся по костяным мостовым, с колесами, пашущими полужидкую плоть, разрывая аркады рассудка прожорливым, везувиальным напором, пока не останется лишь душа без одежки, торчащая на берегу первобытного океана, что абсорбирует небо и превращается в небо, льющее ливень безбрежного хаоса; внутренность сферы, в которой не действуют законы механики и молекулярного синтеза, подобие молний, висящих в другом измеренье, мерцая чредой эмбрионов и склепных забрал, убийствами, петлями метемпсихозы, проникновеньем, парфюмом и прогниваньем, молодым интеллектом и избиеньем младенцев, смердящими испражненьями и смертью в оргазме; вечностью в закольцованной микросекунде.
Спектр, лишенный теплоты и сомненья.
Спектр, который Вильямсон вызвался вырвать из преисподней, из лап бесовской иерархии, и воссоздать наверху, став единственным первосвященником психоделического Валета.
С тех пор Лекарь редко видел Катрину. Ее жизнь была ограничена хижиной Вильямсона. Однажды ночью, приникнув глазом к щели в рифленой крыше из жести, Лекарь узнал, почему. Катрина лежала на загаженной койке, раздвинув колени, как роженица. Из открытой промежности перло вперед, извиваясь, настырное, жирное щупальце с пальцами на конце, по всей длине его чмокали иглозубые пасти. Матка Катрины, визжащая, крытая нежным хитином, стала входными вратами для раболепных, мигрирующих головоногов.
Больше дюжины разных существ уже копошилось в лачуге, корчилось в каждом укромном углу, доски пола были покрыты ковром из фосфоресцирующих гениталий и внутренностей; воздух стал осязаемо затхлым, почти непрозрачным, бурлящим от фантастических и чудесных оттенков. И Вильямсон, дуайен сего микрокосма мутантов, скалился, глядя на лебезящую свору.
Только вот сам Валет никак не хотел выходить.
Прошло несколько месяцев. В конце концов Вильямсон принял решение вызвать Валета лично, принести ему жертву, подлизаться к нему, приласкать, заманить — убедив его, что наверху ждут великие наслаждения. Он будет должен вновь умереть — и Лекарь вновь его воскресит.
В ритуальную ночь, Лекарь торжественно вышел на кладбище, горбясь под тяжестью топора — дара дюжего лесника — на своих тщедушных плечах. Тщательно выбрав правильное надгробие, он произнес заклинания, вызвав из мира мертвых свежеповешанного убийцу. Сей психопат возник перед ним с головой из червей; ужасающее ветер повеял сквозь размягченную форму. Все звезды мгновенно погасли. Убийца схватил топор, предложенный Лекарем, судорожными руками, и с апломбом мастера по забою отсек тому верхнюю половину черепа. Пока мозги мальчика тихо шипели в снегу, маньяк, напевая, распотрошил и четвертовал исхудалое тело. Затем он соединил его части металлическим кабелем, отволок его к озеру и повесил его на ближайшей березе, как марионетку. Истекшие ноги царапали наст, кровь цвела на снегу, словно первая менструация; на другом берегу, Катрина и Вильямсон доедали последний ужин.
Взобравшись на ветви, беззубо осклабясь, псих натянул провода. На этот раз Вильямсон посмотрел в его сторону; он увидел, как Лекарь успокоительно машет руками; потом нырнул в ледяную воду с шестиголовым вибратором, предназначенным в дар его дорогому Валету.
Его вздувшийся труп до сих пор кувыркается подо льдом, ожидая, что Лекарь вернет ему душу, гниющую в преисподней; съедаем кусок за куском, жестоко отрыгнут, съедаем опять и опять в закольцованном мщеньи Валетом, чьих слуг он похитил — в то время как кости Лекаря медленно гложут и высирают шестиноги из леса, производя плодородную почву для грядущих столетий.
Перед надтреснутым, неумирающим взором Вильямсона, радостный психопат сует свой воскресший кулак вновь и вновь в горло юной девицы, с треском порвав ее заиндевевшие губы.
Губы ее — цвета «Ад».
>>1221
Из российских авторов нечто подобное пишет Александр Бобров, небольшой кусочек его творчества достоин лежать тут.
Это был город, теряющийся в великом безмолвии кошмаров, город, в котором мужчин убивали, женщин насиловали, шлюх распинали, а девственниц отправляли в крематорий. Воздух, отравленный запахом трущоб, тяжёлый невыносимый запах мостовых и странная атмосфера мести, заполняющая всё пространство. Ароматы борделей, свежих внутренностей выпотрошенных проституток, тела которых развешаны на деревьях как грязное бельё. Мёртвая тишина тёмных улиц, больше напоминающих сточные канавы, полные обломков зданий и трупов животных, которых приносили в жертву в неведомых ритуальных целях. Повсюду валялись конечности, отрезанные органы и свиные головы. Принцесса всех блядей, покровительница всех измождённых шлюханов, пожирательница спермы, царица пороков трётся своим изнеможёнными губами о десятки членов. Смазка стекает по её клитору и жопе. Чей-то большой палец, уже изгибаясь, пролез между её бёдер. Её трахнули уже более полусотни желающих. Её мучает неутолимый голод. К ней подводят пса, и она начинает медленно лизать его яйца. При этом двое матросов трахают её сзади. Собака, повизгивая, быстро кончает, забрызгивая лицо шлюхи мерзкой липкой слизью. Шлюха сплёвывает и повалившись на землю снова раздвигает ноги, чтобы очередной мясник, матрос или убийца обдрал свой член о стенки её узкого влагалища.
– Отдайте мне всё свою сперму, скоты! Я ещё не насытилась! Трахайте свою принцессу пока она не потеряю сознание, чтобы потом очередной мускулистый мясник проучил мою жалкую задницу. Под узкими арками, молодые шлюхи отдаются морякам, которые уже все пьяны, их глаза налиты кровью, дыхание учащается, они обезумели от дешёвой любви и вина. Каждый ждёт своего оргазма. Некоторые повалили на землю и начали топтать ногами самую молодую из несовершеннолетних шлюх. Они прижали её к земле, сморкаются ей в рот, наконец, один из них, похожий на мясника, вскрывает её грудную клетку, внутренности вываливаются наружу, и, когда она стонет в агонии, в луже слюны, крови и спермы, её лицо напоминает лицо изнасилованной святой. Такое же безумное и ангелоподобное. Это был город, в котором даже дети играли в театре жестокости. На уличных алтарях связанные девочки с обожженной кожей. Их насилуют проходящие мимо незнакомцы. Жертвы подобного сексуального беззакония, несчастные почти сошли с ума, они захлёбываются рыданиями, на губах выступает пена. Они давно не видят разницы между болью и удовольствием. Так живут в этом городе. Я бы назвал его городом Арто. Городом распятых шлюх. Здесь он проводил свои первые опыты. В это время Потрошитель свиных задниц набрасывается на первое тело, прокладывая себе путь через испражнения, он рвёт своими гнилыми зубами мёртвую бесполезную плоть бляди. Он дробит кости, делает странные амулеты и кладёт их в гробы мертворождённых младенцев. Пусть он поёт, царапает свои руки в кровь, но паузы всё длиннее, сколько он уже потерял крови.
Наконец в городе распятых шлюх подошёл к концу сезон кошмаров. Флаги, забрызганные спермой и кровью, спущены. Массы принесённой в жертву плоти разлагаются на пустыре. Девственницы сожжены, а все свиные внутренности убраны с мостовых. Тишина на скотобойнях и камерах пыток. Потрошитель свиных задниц конструирует суицид-порно-машину, которая дефлорирует, кастрирует и убивает в максимально короткое время. Он годами проектировал свой фетиш.
Равноденствие богов наступило. Там, где пустота смешивается с предельной непостижимостью отчаяния, распятые розы пробуждаются от тысячелетнего сна. В тайной обители любви я слизываю осколки битого стекла с его ладоней. Мой язык уже насквозь пропитан кровью. Сомнамбулист хохочет. Его липкий член я дрочу уже несколько часов подряд. Какой чудесный вечер. Дерьмо. Незабываемый аромат мочи и молока. Я жую лепестки роз, пока он вставляет член в мой зад. У меня не хватает терпения. Я такая же падшая сволочь как и он. Разомкнутые объятия. Брачные игры олигофренов. Мы давно перестали менять позы и понимать обречённость любой взаимной ответственности. Осознавать опасность пиетета подобного рода. Пафос его и моего лицемерия. Мания страсти, лишающая оргазм его собственной сущности. Ласки жестоких ладоней. Истекающие кровью юноши презирают наслаждения. Они боятся холода и судорожно совокупляются между скал. Спермой при лунном свете я вывожу имена любимых мною мальчиков, чьи трупы до сих пор гниют в серебристых водах. – Нет, только представьте! – говорила она. – Какой сегодня странный день! А ведь ещё вчера всё было как обычно. Может быть, это я изменилась за ночь? Дайте-ка вспомнить: сегодня утром, когда я встала, это была я или не я? Кажется, уже совсем не я! Но, если это так, то кто же я в таком случае? На ступенях разрушенной лестницы волны лунного света омывают обожженное тело изнасилованного мальчика. Я внимательно изучаю его стигматы. Он истекает кровью как Христос, в раны которого я всаживаю член. Я прижимаюсь губами к его бледным губам, касаюсь своим языком его языка. Я перестал искать какое-либо оправдание своим действиям. Я просовываю палец между его окровавленных ягодиц. Он непроизвольно беспомощно стонет и испускает газы. Свободной рукой я бережно беру в руку, ласкаю, сжимаю ладонями, сдавливаю его член и прижимаю к своим дрожащим губам. Мир вдохновения отражается сразу со всех сторон. Сперма брызжет в мой рот. Экстаз, оставляющий сияющие следы. Ночь выходит из моего сознания. Невыразимое белое пламя рвёт ткань нашего восприятия, наступает момент, когда двойник перестаёт узнавать своего подлинника. Никто не простит нам жестокости наших оскорблённых сердец. Я беру бритву и делаю аккуратные надрезы на его крайней плоти. Я целую окровавленную кожу. Слабеющее тело сдавливают спазмы. Кастраты всегда возбуждали меня больше.
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=238410
Из российских авторов нечто подобное пишет Александр Бобров, небольшой кусочек его творчества достоин лежать тут.
Это был город, теряющийся в великом безмолвии кошмаров, город, в котором мужчин убивали, женщин насиловали, шлюх распинали, а девственниц отправляли в крематорий. Воздух, отравленный запахом трущоб, тяжёлый невыносимый запах мостовых и странная атмосфера мести, заполняющая всё пространство. Ароматы борделей, свежих внутренностей выпотрошенных проституток, тела которых развешаны на деревьях как грязное бельё. Мёртвая тишина тёмных улиц, больше напоминающих сточные канавы, полные обломков зданий и трупов животных, которых приносили в жертву в неведомых ритуальных целях. Повсюду валялись конечности, отрезанные органы и свиные головы. Принцесса всех блядей, покровительница всех измождённых шлюханов, пожирательница спермы, царица пороков трётся своим изнеможёнными губами о десятки членов. Смазка стекает по её клитору и жопе. Чей-то большой палец, уже изгибаясь, пролез между её бёдер. Её трахнули уже более полусотни желающих. Её мучает неутолимый голод. К ней подводят пса, и она начинает медленно лизать его яйца. При этом двое матросов трахают её сзади. Собака, повизгивая, быстро кончает, забрызгивая лицо шлюхи мерзкой липкой слизью. Шлюха сплёвывает и повалившись на землю снова раздвигает ноги, чтобы очередной мясник, матрос или убийца обдрал свой член о стенки её узкого влагалища.
– Отдайте мне всё свою сперму, скоты! Я ещё не насытилась! Трахайте свою принцессу пока она не потеряю сознание, чтобы потом очередной мускулистый мясник проучил мою жалкую задницу. Под узкими арками, молодые шлюхи отдаются морякам, которые уже все пьяны, их глаза налиты кровью, дыхание учащается, они обезумели от дешёвой любви и вина. Каждый ждёт своего оргазма. Некоторые повалили на землю и начали топтать ногами самую молодую из несовершеннолетних шлюх. Они прижали её к земле, сморкаются ей в рот, наконец, один из них, похожий на мясника, вскрывает её грудную клетку, внутренности вываливаются наружу, и, когда она стонет в агонии, в луже слюны, крови и спермы, её лицо напоминает лицо изнасилованной святой. Такое же безумное и ангелоподобное. Это был город, в котором даже дети играли в театре жестокости. На уличных алтарях связанные девочки с обожженной кожей. Их насилуют проходящие мимо незнакомцы. Жертвы подобного сексуального беззакония, несчастные почти сошли с ума, они захлёбываются рыданиями, на губах выступает пена. Они давно не видят разницы между болью и удовольствием. Так живут в этом городе. Я бы назвал его городом Арто. Городом распятых шлюх. Здесь он проводил свои первые опыты. В это время Потрошитель свиных задниц набрасывается на первое тело, прокладывая себе путь через испражнения, он рвёт своими гнилыми зубами мёртвую бесполезную плоть бляди. Он дробит кости, делает странные амулеты и кладёт их в гробы мертворождённых младенцев. Пусть он поёт, царапает свои руки в кровь, но паузы всё длиннее, сколько он уже потерял крови.
Наконец в городе распятых шлюх подошёл к концу сезон кошмаров. Флаги, забрызганные спермой и кровью, спущены. Массы принесённой в жертву плоти разлагаются на пустыре. Девственницы сожжены, а все свиные внутренности убраны с мостовых. Тишина на скотобойнях и камерах пыток. Потрошитель свиных задниц конструирует суицид-порно-машину, которая дефлорирует, кастрирует и убивает в максимально короткое время. Он годами проектировал свой фетиш.
Равноденствие богов наступило. Там, где пустота смешивается с предельной непостижимостью отчаяния, распятые розы пробуждаются от тысячелетнего сна. В тайной обители любви я слизываю осколки битого стекла с его ладоней. Мой язык уже насквозь пропитан кровью. Сомнамбулист хохочет. Его липкий член я дрочу уже несколько часов подряд. Какой чудесный вечер. Дерьмо. Незабываемый аромат мочи и молока. Я жую лепестки роз, пока он вставляет член в мой зад. У меня не хватает терпения. Я такая же падшая сволочь как и он. Разомкнутые объятия. Брачные игры олигофренов. Мы давно перестали менять позы и понимать обречённость любой взаимной ответственности. Осознавать опасность пиетета подобного рода. Пафос его и моего лицемерия. Мания страсти, лишающая оргазм его собственной сущности. Ласки жестоких ладоней. Истекающие кровью юноши презирают наслаждения. Они боятся холода и судорожно совокупляются между скал. Спермой при лунном свете я вывожу имена любимых мною мальчиков, чьи трупы до сих пор гниют в серебристых водах. – Нет, только представьте! – говорила она. – Какой сегодня странный день! А ведь ещё вчера всё было как обычно. Может быть, это я изменилась за ночь? Дайте-ка вспомнить: сегодня утром, когда я встала, это была я или не я? Кажется, уже совсем не я! Но, если это так, то кто же я в таком случае? На ступенях разрушенной лестницы волны лунного света омывают обожженное тело изнасилованного мальчика. Я внимательно изучаю его стигматы. Он истекает кровью как Христос, в раны которого я всаживаю член. Я прижимаюсь губами к его бледным губам, касаюсь своим языком его языка. Я перестал искать какое-либо оправдание своим действиям. Я просовываю палец между его окровавленных ягодиц. Он непроизвольно беспомощно стонет и испускает газы. Свободной рукой я бережно беру в руку, ласкаю, сжимаю ладонями, сдавливаю его член и прижимаю к своим дрожащим губам. Мир вдохновения отражается сразу со всех сторон. Сперма брызжет в мой рот. Экстаз, оставляющий сияющие следы. Ночь выходит из моего сознания. Невыразимое белое пламя рвёт ткань нашего восприятия, наступает момент, когда двойник перестаёт узнавать своего подлинника. Никто не простит нам жестокости наших оскорблённых сердец. Я беру бритву и делаю аккуратные надрезы на его крайней плоти. Я целую окровавленную кожу. Слабеющее тело сдавливают спазмы. Кастраты всегда возбуждали меня больше.
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=238410
>>1221
Из российских авторов нечто подобное пишет Александр Бобров, небольшой кусочек его творчества достоин лежать тут.
Это был город, теряющийся в великом безмолвии кошмаров, город, в котором мужчин убивали, женщин насиловали, шлюх распинали, а девственниц отправляли в крематорий. Воздух, отравленный запахом трущоб, тяжёлый невыносимый запах мостовых и странная атмосфера мести, заполняющая всё пространство. Ароматы борделей, свежих внутренностей выпотрошенных проституток, тела которых развешаны на деревьях как грязное бельё. Мёртвая тишина тёмных улиц, больше напоминающих сточные канавы, полные обломков зданий и трупов животных, которых приносили в жертву в неведомых ритуальных целях. Повсюду валялись конечности, отрезанные органы и свиные головы. Принцесса всех блядей, покровительница всех измождённых шлюханов, пожирательница спермы, царица пороков трётся своим изнеможёнными губами о десятки членов. Смазка стекает по её клитору и жопе. Чей-то большой палец, уже изгибаясь, пролез между её бёдер. Её трахнули уже более полусотни желающих. Её мучает неутолимый голод. К ней подводят пса, и она начинает медленно лизать его яйца. При этом двое матросов трахают её сзади. Собака, повизгивая, быстро кончает, забрызгивая лицо шлюхи мерзкой липкой слизью. Шлюха сплёвывает и повалившись на землю снова раздвигает ноги, чтобы очередной мясник, матрос или убийца обдрал свой член о стенки её узкого влагалища.
– Отдайте мне всё свою сперму, скоты! Я ещё не насытилась! Трахайте свою принцессу пока она не потеряю сознание, чтобы потом очередной мускулистый мясник проучил мою жалкую задницу. Под узкими арками, молодые шлюхи отдаются морякам, которые уже все пьяны, их глаза налиты кровью, дыхание учащается, они обезумели от дешёвой любви и вина. Каждый ждёт своего оргазма. Некоторые повалили на землю и начали топтать ногами самую молодую из несовершеннолетних шлюх. Они прижали её к земле, сморкаются ей в рот, наконец, один из них, похожий на мясника, вскрывает её грудную клетку, внутренности вываливаются наружу, и, когда она стонет в агонии, в луже слюны, крови и спермы, её лицо напоминает лицо изнасилованной святой. Такое же безумное и ангелоподобное. Это был город, в котором даже дети играли в театре жестокости. На уличных алтарях связанные девочки с обожженной кожей. Их насилуют проходящие мимо незнакомцы. Жертвы подобного сексуального беззакония, несчастные почти сошли с ума, они захлёбываются рыданиями, на губах выступает пена. Они давно не видят разницы между болью и удовольствием. Так живут в этом городе. Я бы назвал его городом Арто. Городом распятых шлюх. Здесь он проводил свои первые опыты. В это время Потрошитель свиных задниц набрасывается на первое тело, прокладывая себе путь через испражнения, он рвёт своими гнилыми зубами мёртвую бесполезную плоть бляди. Он дробит кости, делает странные амулеты и кладёт их в гробы мертворождённых младенцев. Пусть он поёт, царапает свои руки в кровь, но паузы всё длиннее, сколько он уже потерял крови.
Наконец в городе распятых шлюх подошёл к концу сезон кошмаров. Флаги, забрызганные спермой и кровью, спущены. Массы принесённой в жертву плоти разлагаются на пустыре. Девственницы сожжены, а все свиные внутренности убраны с мостовых. Тишина на скотобойнях и камерах пыток. Потрошитель свиных задниц конструирует суицид-порно-машину, которая дефлорирует, кастрирует и убивает в максимально короткое время. Он годами проектировал свой фетиш.
Равноденствие богов наступило. Там, где пустота смешивается с предельной непостижимостью отчаяния, распятые розы пробуждаются от тысячелетнего сна. В тайной обители любви я слизываю осколки битого стекла с его ладоней. Мой язык уже насквозь пропитан кровью. Сомнамбулист хохочет. Его липкий член я дрочу уже несколько часов подряд. Какой чудесный вечер. Дерьмо. Незабываемый аромат мочи и молока. Я жую лепестки роз, пока он вставляет член в мой зад. У меня не хватает терпения. Я такая же падшая сволочь как и он. Разомкнутые объятия. Брачные игры олигофренов. Мы давно перестали менять позы и понимать обречённость любой взаимной ответственности. Осознавать опасность пиетета подобного рода. Пафос его и моего лицемерия. Мания страсти, лишающая оргазм его собственной сущности. Ласки жестоких ладоней. Истекающие кровью юноши презирают наслаждения. Они боятся холода и судорожно совокупляются между скал. Спермой при лунном свете я вывожу имена любимых мною мальчиков, чьи трупы до сих пор гниют в серебристых водах. – Нет, только представьте! – говорила она. – Какой сегодня странный день! А ведь ещё вчера всё было как обычно. Может быть, это я изменилась за ночь? Дайте-ка вспомнить: сегодня утром, когда я встала, это была я или не я? Кажется, уже совсем не я! Но, если это так, то кто же я в таком случае? На ступенях разрушенной лестницы волны лунного света омывают обожженное тело изнасилованного мальчика. Я внимательно изучаю его стигматы. Он истекает кровью как Христос, в раны которого я всаживаю член. Я прижимаюсь губами к его бледным губам, касаюсь своим языком его языка. Я перестал искать какое-либо оправдание своим действиям. Я просовываю палец между его окровавленных ягодиц. Он непроизвольно беспомощно стонет и испускает газы. Свободной рукой я бережно беру в руку, ласкаю, сжимаю ладонями, сдавливаю его член и прижимаю к своим дрожащим губам. Мир вдохновения отражается сразу со всех сторон. Сперма брызжет в мой рот. Экстаз, оставляющий сияющие следы. Ночь выходит из моего сознания. Невыразимое белое пламя рвёт ткань нашего восприятия, наступает момент, когда двойник перестаёт узнавать своего подлинника. Никто не простит нам жестокости наших оскорблённых сердец. Я беру бритву и делаю аккуратные надрезы на его крайней плоти. Я целую окровавленную кожу. Слабеющее тело сдавливают спазмы. Кастраты всегда возбуждали меня больше.
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=238410
Из российских авторов нечто подобное пишет Александр Бобров, небольшой кусочек его творчества достоин лежать тут.
Это был город, теряющийся в великом безмолвии кошмаров, город, в котором мужчин убивали, женщин насиловали, шлюх распинали, а девственниц отправляли в крематорий. Воздух, отравленный запахом трущоб, тяжёлый невыносимый запах мостовых и странная атмосфера мести, заполняющая всё пространство. Ароматы борделей, свежих внутренностей выпотрошенных проституток, тела которых развешаны на деревьях как грязное бельё. Мёртвая тишина тёмных улиц, больше напоминающих сточные канавы, полные обломков зданий и трупов животных, которых приносили в жертву в неведомых ритуальных целях. Повсюду валялись конечности, отрезанные органы и свиные головы. Принцесса всех блядей, покровительница всех измождённых шлюханов, пожирательница спермы, царица пороков трётся своим изнеможёнными губами о десятки членов. Смазка стекает по её клитору и жопе. Чей-то большой палец, уже изгибаясь, пролез между её бёдер. Её трахнули уже более полусотни желающих. Её мучает неутолимый голод. К ней подводят пса, и она начинает медленно лизать его яйца. При этом двое матросов трахают её сзади. Собака, повизгивая, быстро кончает, забрызгивая лицо шлюхи мерзкой липкой слизью. Шлюха сплёвывает и повалившись на землю снова раздвигает ноги, чтобы очередной мясник, матрос или убийца обдрал свой член о стенки её узкого влагалища.
– Отдайте мне всё свою сперму, скоты! Я ещё не насытилась! Трахайте свою принцессу пока она не потеряю сознание, чтобы потом очередной мускулистый мясник проучил мою жалкую задницу. Под узкими арками, молодые шлюхи отдаются морякам, которые уже все пьяны, их глаза налиты кровью, дыхание учащается, они обезумели от дешёвой любви и вина. Каждый ждёт своего оргазма. Некоторые повалили на землю и начали топтать ногами самую молодую из несовершеннолетних шлюх. Они прижали её к земле, сморкаются ей в рот, наконец, один из них, похожий на мясника, вскрывает её грудную клетку, внутренности вываливаются наружу, и, когда она стонет в агонии, в луже слюны, крови и спермы, её лицо напоминает лицо изнасилованной святой. Такое же безумное и ангелоподобное. Это был город, в котором даже дети играли в театре жестокости. На уличных алтарях связанные девочки с обожженной кожей. Их насилуют проходящие мимо незнакомцы. Жертвы подобного сексуального беззакония, несчастные почти сошли с ума, они захлёбываются рыданиями, на губах выступает пена. Они давно не видят разницы между болью и удовольствием. Так живут в этом городе. Я бы назвал его городом Арто. Городом распятых шлюх. Здесь он проводил свои первые опыты. В это время Потрошитель свиных задниц набрасывается на первое тело, прокладывая себе путь через испражнения, он рвёт своими гнилыми зубами мёртвую бесполезную плоть бляди. Он дробит кости, делает странные амулеты и кладёт их в гробы мертворождённых младенцев. Пусть он поёт, царапает свои руки в кровь, но паузы всё длиннее, сколько он уже потерял крови.
Наконец в городе распятых шлюх подошёл к концу сезон кошмаров. Флаги, забрызганные спермой и кровью, спущены. Массы принесённой в жертву плоти разлагаются на пустыре. Девственницы сожжены, а все свиные внутренности убраны с мостовых. Тишина на скотобойнях и камерах пыток. Потрошитель свиных задниц конструирует суицид-порно-машину, которая дефлорирует, кастрирует и убивает в максимально короткое время. Он годами проектировал свой фетиш.
Равноденствие богов наступило. Там, где пустота смешивается с предельной непостижимостью отчаяния, распятые розы пробуждаются от тысячелетнего сна. В тайной обители любви я слизываю осколки битого стекла с его ладоней. Мой язык уже насквозь пропитан кровью. Сомнамбулист хохочет. Его липкий член я дрочу уже несколько часов подряд. Какой чудесный вечер. Дерьмо. Незабываемый аромат мочи и молока. Я жую лепестки роз, пока он вставляет член в мой зад. У меня не хватает терпения. Я такая же падшая сволочь как и он. Разомкнутые объятия. Брачные игры олигофренов. Мы давно перестали менять позы и понимать обречённость любой взаимной ответственности. Осознавать опасность пиетета подобного рода. Пафос его и моего лицемерия. Мания страсти, лишающая оргазм его собственной сущности. Ласки жестоких ладоней. Истекающие кровью юноши презирают наслаждения. Они боятся холода и судорожно совокупляются между скал. Спермой при лунном свете я вывожу имена любимых мною мальчиков, чьи трупы до сих пор гниют в серебристых водах. – Нет, только представьте! – говорила она. – Какой сегодня странный день! А ведь ещё вчера всё было как обычно. Может быть, это я изменилась за ночь? Дайте-ка вспомнить: сегодня утром, когда я встала, это была я или не я? Кажется, уже совсем не я! Но, если это так, то кто же я в таком случае? На ступенях разрушенной лестницы волны лунного света омывают обожженное тело изнасилованного мальчика. Я внимательно изучаю его стигматы. Он истекает кровью как Христос, в раны которого я всаживаю член. Я прижимаюсь губами к его бледным губам, касаюсь своим языком его языка. Я перестал искать какое-либо оправдание своим действиям. Я просовываю палец между его окровавленных ягодиц. Он непроизвольно беспомощно стонет и испускает газы. Свободной рукой я бережно беру в руку, ласкаю, сжимаю ладонями, сдавливаю его член и прижимаю к своим дрожащим губам. Мир вдохновения отражается сразу со всех сторон. Сперма брызжет в мой рот. Экстаз, оставляющий сияющие следы. Ночь выходит из моего сознания. Невыразимое белое пламя рвёт ткань нашего восприятия, наступает момент, когда двойник перестаёт узнавать своего подлинника. Никто не простит нам жестокости наших оскорблённых сердец. Я беру бритву и делаю аккуратные надрезы на его крайней плоти. Я целую окровавленную кожу. Слабеющее тело сдавливают спазмы. Кастраты всегда возбуждали меня больше.
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=238410
Помню, дропнул на середине "Шатунов". Надо будет попробовать потом доосилить.
>>1285
Помнится, я знатно охуел, когда в сосничестве прочитал это дерьмо.
Помнится, я знатно охуел, когда в сосничестве прочитал это дерьмо.
Теплым майским утром пенсионер Афанасий Петрович проснулся от того, что ощутил некое шевеление в штанах. Подобных ощущений он не испытывал уже давно, и уже свыкся с мыслью, что в его возрасте их не может быть в принципе, а тут- на тебе! "Едрить тебя за ногу!- недовольно ворчал дед, ухватившись рукой за внезапно оживший корень и пытаясь пригнуть его вниз,- эко тебя подняла нелегкая, а я то и забыл про тебя совсем, думал, ты уж совсем усох... что ж я теперича делать буду?.." Дед не даром был столь озадачен. Бабка уже пять лет как померла, помочь ему было некому. Зажав хуй в кулаке, держа в другой руке костыль, дед стыдливо выглянул в прихожую, потом заглянул на кухню. Внук Алешка давно ушел на работу, и дед был в квартире абсолютно один. Жил он с внуком вдвоем в однокомнатной квартире, которую он, как ветеран труда и победитель социалистических соревнований, получил от щедрого правительства еще в стародавние времена, когда заводы работали и космические спутники бороздили бескрайние просторы. А дряхлый дедов хуй, тем временем, однако и не думал падать. Пометя по сусекам, дед нашел в ящике стола заплесневелый и кем то с одной стороны надкусанный колобок размером с детскую голову. Колобок был весьма тверд и зелен, видимо, давно пылился, дожидаясь своей участи, при желании им можно было бы колоть орехи и ломать кирпичные перекрытия между комнатами хрущевки. Но дед знал, как поступить. Обильно смочив колобка горячей водой из под крана, он поместил его на три минуты в микроволновку. Когда дед распахнул дверцу печки, из нее повалил душистый хлебный пар вперемешку с ароматами плесени и мышиного дерьма. Дед извлек помолодевшего и ставшего румяным колобка, ойкая от жара и подбрасывая его в руках, чтобы не обжечься, и положил его на стол охладиться. Через пять минут колобок был готов к совокуплению. Дед заботливо проковырял в лице колобка два глаза и сделал ему рот. Теперь он приобрел более одухотворенные черты. Принеся эту черствую головешку в комнату, дед спустил кальсоны и присел на кровать перед фотографией бабки, попутно мусоля свой вялый хуй и теребя себя за яйца. Перед тем, как приступить к мастурбации, дед заботливо отвернул лицом к стене портрет товарища Сталина в маршальских погонах и в белом френче. На глазах у вождя рукоблудствовать он не мог, в ушах так и звучал знакомый голос с мягким акцентом, стыдивший его: "Апят ти дрочишь? вай-вай, а еще и коммунист!" На белой картонке, из которой состояла оборотная сторона портрета, рукой дедова внука красным фломастером было аккуратно выведено слово "ХУЙ". Агафья Алексеевна укоризненно наблюдала за занятием супруга с фотокарточки. Дед тем временем присунул колобку в глаз, потыкал чуть-чуть и вытащил. "Нет,- в сердцах подумал он,- негоже так!.. надо в рот.." На том порешив, дед стал шурудить хуем в прорехе пошире. Колобок улыбался ему своей безглазой улыбкой. Черствые крошки неприятно царапали по дедовой залупе. "Глашенька моя.. милая моя, родная,- сладострастно шептал дед, не сводя глаз с фотографии,- как же я по тебе соскучился, истосковался то весь..." Через пять минут таких упражнений деду стало почему то неловко от взгляда жены. Он закряхтел и призадумался, а потом тоже развернул фотографию лицом к стене. "Эдак я никогда не кончу",- промелькнуло у него в голове. "Надо у Алешкином компутере посмотреть.. этих, как его... блядищ то... у него должны быть.. в интарнете одни только проститутки и есть.." Придя к такому умозаключению, дед отложил колобка в сторонку и включил компьютер. Надо сказать, что новшества века информационных технологий не были ему чужды. Внук научил его пользоваться компьютером давно, дед умел выделять объекты правой кнопкой мыши и даже регулярно почитывал книги в формате "ms Word". Но сейчас ему нужно было другое. Он знал, был уверен, что внук тайком хранит на винчестере фото с голыми распутными девками. Трясущимися руками дед перерыл папки на диске D и наконец нашел то, что искал общей папке безопасной среды Касперского. "То что надо!"- мысленно обрадовался дед, одной рукой щелкая по желтому квадратику, а другой натирая шкуру. Вставная челюсть клацала во рту от возбуждения. "А ну-ко",- прошептал он, щелкая на папку с надписью "Lisa Ann". Взору его предстала зрелая темноволосая грудастая женщина, хоть уже и немолодая, но с очень аппетитной задницей и большими упругими титьками. У деда перехватило дыхание и пульс гулко забился где то в гортани. "От блядишша то, а, ты посмотри ко...-шептал старый, напяливая на нос очки и прокручивая фотографии вниз,- проклятые буржуи, один разврат у них, от, манду свою как показывает то, а, ты посмотри..." Дед качал головой, вытирая слюни с губ и не знал куда деть свои потные ладони. Он принялся было на чем свет стоит ругать распущенный империалистический запад, представляя себе, как на берегу Нью-Йоркского залива стоит Статуя Свободы в буденовке, со сталинскими усами и красным знаменем в руках, но вовремя почувствовал, что от этой пламенной риторики у него падает хуй, отогнал от себя видения мировой революции и вернулся к просмотру картинок.
Теплым майским утром пенсионер Афанасий Петрович проснулся от того, что ощутил некое шевеление в штанах. Подобных ощущений он не испытывал уже давно, и уже свыкся с мыслью, что в его возрасте их не может быть в принципе, а тут- на тебе! "Едрить тебя за ногу!- недовольно ворчал дед, ухватившись рукой за внезапно оживший корень и пытаясь пригнуть его вниз,- эко тебя подняла нелегкая, а я то и забыл про тебя совсем, думал, ты уж совсем усох... что ж я теперича делать буду?.." Дед не даром был столь озадачен. Бабка уже пять лет как померла, помочь ему было некому. Зажав хуй в кулаке, держа в другой руке костыль, дед стыдливо выглянул в прихожую, потом заглянул на кухню. Внук Алешка давно ушел на работу, и дед был в квартире абсолютно один. Жил он с внуком вдвоем в однокомнатной квартире, которую он, как ветеран труда и победитель социалистических соревнований, получил от щедрого правительства еще в стародавние времена, когда заводы работали и космические спутники бороздили бескрайние просторы. А дряхлый дедов хуй, тем временем, однако и не думал падать. Пометя по сусекам, дед нашел в ящике стола заплесневелый и кем то с одной стороны надкусанный колобок размером с детскую голову. Колобок был весьма тверд и зелен, видимо, давно пылился, дожидаясь своей участи, при желании им можно было бы колоть орехи и ломать кирпичные перекрытия между комнатами хрущевки. Но дед знал, как поступить. Обильно смочив колобка горячей водой из под крана, он поместил его на три минуты в микроволновку. Когда дед распахнул дверцу печки, из нее повалил душистый хлебный пар вперемешку с ароматами плесени и мышиного дерьма. Дед извлек помолодевшего и ставшего румяным колобка, ойкая от жара и подбрасывая его в руках, чтобы не обжечься, и положил его на стол охладиться. Через пять минут колобок был готов к совокуплению. Дед заботливо проковырял в лице колобка два глаза и сделал ему рот. Теперь он приобрел более одухотворенные черты. Принеся эту черствую головешку в комнату, дед спустил кальсоны и присел на кровать перед фотографией бабки, попутно мусоля свой вялый хуй и теребя себя за яйца. Перед тем, как приступить к мастурбации, дед заботливо отвернул лицом к стене портрет товарища Сталина в маршальских погонах и в белом френче. На глазах у вождя рукоблудствовать он не мог, в ушах так и звучал знакомый голос с мягким акцентом, стыдивший его: "Апят ти дрочишь? вай-вай, а еще и коммунист!" На белой картонке, из которой состояла оборотная сторона портрета, рукой дедова внука красным фломастером было аккуратно выведено слово "ХУЙ". Агафья Алексеевна укоризненно наблюдала за занятием супруга с фотокарточки. Дед тем временем присунул колобку в глаз, потыкал чуть-чуть и вытащил. "Нет,- в сердцах подумал он,- негоже так!.. надо в рот.." На том порешив, дед стал шурудить хуем в прорехе пошире. Колобок улыбался ему своей безглазой улыбкой. Черствые крошки неприятно царапали по дедовой залупе. "Глашенька моя.. милая моя, родная,- сладострастно шептал дед, не сводя глаз с фотографии,- как же я по тебе соскучился, истосковался то весь..." Через пять минут таких упражнений деду стало почему то неловко от взгляда жены. Он закряхтел и призадумался, а потом тоже развернул фотографию лицом к стене. "Эдак я никогда не кончу",- промелькнуло у него в голове. "Надо у Алешкином компутере посмотреть.. этих, как его... блядищ то... у него должны быть.. в интарнете одни только проститутки и есть.." Придя к такому умозаключению, дед отложил колобка в сторонку и включил компьютер. Надо сказать, что новшества века информационных технологий не были ему чужды. Внук научил его пользоваться компьютером давно, дед умел выделять объекты правой кнопкой мыши и даже регулярно почитывал книги в формате "ms Word". Но сейчас ему нужно было другое. Он знал, был уверен, что внук тайком хранит на винчестере фото с голыми распутными девками. Трясущимися руками дед перерыл папки на диске D и наконец нашел то, что искал общей папке безопасной среды Касперского. "То что надо!"- мысленно обрадовался дед, одной рукой щелкая по желтому квадратику, а другой натирая шкуру. Вставная челюсть клацала во рту от возбуждения. "А ну-ко",- прошептал он, щелкая на папку с надписью "Lisa Ann". Взору его предстала зрелая темноволосая грудастая женщина, хоть уже и немолодая, но с очень аппетитной задницей и большими упругими титьками. У деда перехватило дыхание и пульс гулко забился где то в гортани. "От блядишша то, а, ты посмотри ко...-шептал старый, напяливая на нос очки и прокручивая фотографии вниз,- проклятые буржуи, один разврат у них, от, манду свою как показывает то, а, ты посмотри..." Дед качал головой, вытирая слюни с губ и не знал куда деть свои потные ладони. Он принялся было на чем свет стоит ругать распущенный империалистический запад, представляя себе, как на берегу Нью-Йоркского залива стоит Статуя Свободы в буденовке, со сталинскими усами и красным знаменем в руках, но вовремя почувствовал, что от этой пламенной риторики у него падает хуй, отогнал от себя видения мировой революции и вернулся к просмотру картинок.
>>1703
Он раньше умел читать латинский шрифт и даже когда то помнил, как по немецки будет "доброе утро", но давно забыл. "Странные у них имена, в Америке то,- подумал он,- от, "лиса" написано... Ну да ладно.. Сичас я тебе, Лисонька ты моя, Лисичка..." С этими словами дед вернулся к колобку. Развернув фото голой Лизы Энн на весь экран, дед стал ебать колобка в рот, представляя, что он дает за щеку Лизе, а ее большие прохладные дойки с нежной шелковистой кожей мягко шлепаются об его колени. Внезапно дед заметил, что колобок на него смотрит, хотя у него и не было глаз. Дед потряс головой, испуганно пробомотал "ты мне это прекращай!.." и снова взглянул на него. Но колобок и не думал прекращать. Взгляд его пустых хлебных глазниц не отрываясь следил за дедом. Деду стало страшно, и тут колобок несильно укусил его за хуй. От страха руки деда разжались, и колобок с глухим стуком ударился об пол.
-Ай блядь!- звонко вскрикнул он, а потом напал на деда,- ах ты, старый хуеглот!! Мало того, что в глаз меня трахаешь, так еще и головой об пол уебал! Ты бы хоть хуй вымыл, прежде чем о ебле думать, пидор ты дряхлый!
Ноги у деда ходили ходуном. Он попятился назад и, ткнувшись тощим хребтом об стену, смотрел оттуда на лежащий посреди комнаты круглый черствый кусок теста, который вдруг ожил и ведет с ним беседы. Дед ощутил, как по внутренней стороне дряблой ляжки тонкой вялой струйкой стекает моча. Он медленно поднял руку, будто к ней была привязана тридцатидвухкилограммовая гиря и перекрестился, хоть и был всю сознательную жизнь коммунистом.
-От блядь, не, ну вы посмотрите на него, а? Вот ты старый пидарас!- снова обратился колобок к деду.- Что ты рукой соваешь туда-сюда? Тебе разве в партшколе не рассказывали, что бога нет? Ну и уебок, блядь. Дрочун хуев. Стыдно небось, перед вождем,- колобок кивнул на белый лист бумаги с тремя красными буквами,- что ты его к стенке развернул? Да за такое тебя в тридцать седьмом году самого бы к стенке поставили! Что молчишь?
-Да...- трясущимися губами сказал дед, медленно оседая на пол, в лужу собственной мочи. По его подбородку от страха текли слезы.
-Ну так подними меня, чего стоишь то? Я хочу, чтобы ты ебал меня! Еби меня, спермохлеб ты старый! Только не в глаз. В рот еби. Я хочу, чтобы ты кончил. Забочусь о тебе, блядь. Цени заботу, сука!
Дед кое как выполз из угла, дрожащими руками поднял колобка с пола, поставил его на стол и уже задрочил успевший окончательно упасть хуй, как сзади раздался громкий хлопок, так что даже глухому деду слегка заложило уши.
Обернувшись назад, он обомлел. Из рассеивающихся клубов дыма, которыми заволокло часть прихожей и дверь в кладовку, обворожительно покачивая полными бедрами, навстречу деду вышла шикарная Лиза Энн. Между ног у нее воинственно торчал полупрозрачный резиновый член перламутрового цвета, пристегнутый к низу живота ремешками. Беззастенчиво смерив деда с головы до ног взглядом своих черных глаз, она на мгновение задержалась на его дряблом маленьком хуе, который болтался между ног, как тряпочка, едва заметно усмехнулась краем губ и присела на подлокотник кресла, закинув ногу за ногу. Дед жадно пялился на ее прелести, не веря своим глазам и не в силах оторваться, и вскоре снова почувствовал прилив сил к мошонке.
Он раньше умел читать латинский шрифт и даже когда то помнил, как по немецки будет "доброе утро", но давно забыл. "Странные у них имена, в Америке то,- подумал он,- от, "лиса" написано... Ну да ладно.. Сичас я тебе, Лисонька ты моя, Лисичка..." С этими словами дед вернулся к колобку. Развернув фото голой Лизы Энн на весь экран, дед стал ебать колобка в рот, представляя, что он дает за щеку Лизе, а ее большие прохладные дойки с нежной шелковистой кожей мягко шлепаются об его колени. Внезапно дед заметил, что колобок на него смотрит, хотя у него и не было глаз. Дед потряс головой, испуганно пробомотал "ты мне это прекращай!.." и снова взглянул на него. Но колобок и не думал прекращать. Взгляд его пустых хлебных глазниц не отрываясь следил за дедом. Деду стало страшно, и тут колобок несильно укусил его за хуй. От страха руки деда разжались, и колобок с глухим стуком ударился об пол.
-Ай блядь!- звонко вскрикнул он, а потом напал на деда,- ах ты, старый хуеглот!! Мало того, что в глаз меня трахаешь, так еще и головой об пол уебал! Ты бы хоть хуй вымыл, прежде чем о ебле думать, пидор ты дряхлый!
Ноги у деда ходили ходуном. Он попятился назад и, ткнувшись тощим хребтом об стену, смотрел оттуда на лежащий посреди комнаты круглый черствый кусок теста, который вдруг ожил и ведет с ним беседы. Дед ощутил, как по внутренней стороне дряблой ляжки тонкой вялой струйкой стекает моча. Он медленно поднял руку, будто к ней была привязана тридцатидвухкилограммовая гиря и перекрестился, хоть и был всю сознательную жизнь коммунистом.
-От блядь, не, ну вы посмотрите на него, а? Вот ты старый пидарас!- снова обратился колобок к деду.- Что ты рукой соваешь туда-сюда? Тебе разве в партшколе не рассказывали, что бога нет? Ну и уебок, блядь. Дрочун хуев. Стыдно небось, перед вождем,- колобок кивнул на белый лист бумаги с тремя красными буквами,- что ты его к стенке развернул? Да за такое тебя в тридцать седьмом году самого бы к стенке поставили! Что молчишь?
-Да...- трясущимися губами сказал дед, медленно оседая на пол, в лужу собственной мочи. По его подбородку от страха текли слезы.
-Ну так подними меня, чего стоишь то? Я хочу, чтобы ты ебал меня! Еби меня, спермохлеб ты старый! Только не в глаз. В рот еби. Я хочу, чтобы ты кончил. Забочусь о тебе, блядь. Цени заботу, сука!
Дед кое как выполз из угла, дрожащими руками поднял колобка с пола, поставил его на стол и уже задрочил успевший окончательно упасть хуй, как сзади раздался громкий хлопок, так что даже глухому деду слегка заложило уши.
Обернувшись назад, он обомлел. Из рассеивающихся клубов дыма, которыми заволокло часть прихожей и дверь в кладовку, обворожительно покачивая полными бедрами, навстречу деду вышла шикарная Лиза Энн. Между ног у нее воинственно торчал полупрозрачный резиновый член перламутрового цвета, пристегнутый к низу живота ремешками. Беззастенчиво смерив деда с головы до ног взглядом своих черных глаз, она на мгновение задержалась на его дряблом маленьком хуе, который болтался между ног, как тряпочка, едва заметно усмехнулась краем губ и присела на подлокотник кресла, закинув ногу за ногу. Дед жадно пялился на ее прелести, не веря своим глазам и не в силах оторваться, и вскоре снова почувствовал прилив сил к мошонке.
>>1703
Он раньше умел читать латинский шрифт и даже когда то помнил, как по немецки будет "доброе утро", но давно забыл. "Странные у них имена, в Америке то,- подумал он,- от, "лиса" написано... Ну да ладно.. Сичас я тебе, Лисонька ты моя, Лисичка..." С этими словами дед вернулся к колобку. Развернув фото голой Лизы Энн на весь экран, дед стал ебать колобка в рот, представляя, что он дает за щеку Лизе, а ее большие прохладные дойки с нежной шелковистой кожей мягко шлепаются об его колени. Внезапно дед заметил, что колобок на него смотрит, хотя у него и не было глаз. Дед потряс головой, испуганно пробомотал "ты мне это прекращай!.." и снова взглянул на него. Но колобок и не думал прекращать. Взгляд его пустых хлебных глазниц не отрываясь следил за дедом. Деду стало страшно, и тут колобок несильно укусил его за хуй. От страха руки деда разжались, и колобок с глухим стуком ударился об пол.
-Ай блядь!- звонко вскрикнул он, а потом напал на деда,- ах ты, старый хуеглот!! Мало того, что в глаз меня трахаешь, так еще и головой об пол уебал! Ты бы хоть хуй вымыл, прежде чем о ебле думать, пидор ты дряхлый!
Ноги у деда ходили ходуном. Он попятился назад и, ткнувшись тощим хребтом об стену, смотрел оттуда на лежащий посреди комнаты круглый черствый кусок теста, который вдруг ожил и ведет с ним беседы. Дед ощутил, как по внутренней стороне дряблой ляжки тонкой вялой струйкой стекает моча. Он медленно поднял руку, будто к ней была привязана тридцатидвухкилограммовая гиря и перекрестился, хоть и был всю сознательную жизнь коммунистом.
-От блядь, не, ну вы посмотрите на него, а? Вот ты старый пидарас!- снова обратился колобок к деду.- Что ты рукой соваешь туда-сюда? Тебе разве в партшколе не рассказывали, что бога нет? Ну и уебок, блядь. Дрочун хуев. Стыдно небось, перед вождем,- колобок кивнул на белый лист бумаги с тремя красными буквами,- что ты его к стенке развернул? Да за такое тебя в тридцать седьмом году самого бы к стенке поставили! Что молчишь?
-Да...- трясущимися губами сказал дед, медленно оседая на пол, в лужу собственной мочи. По его подбородку от страха текли слезы.
-Ну так подними меня, чего стоишь то? Я хочу, чтобы ты ебал меня! Еби меня, спермохлеб ты старый! Только не в глаз. В рот еби. Я хочу, чтобы ты кончил. Забочусь о тебе, блядь. Цени заботу, сука!
Дед кое как выполз из угла, дрожащими руками поднял колобка с пола, поставил его на стол и уже задрочил успевший окончательно упасть хуй, как сзади раздался громкий хлопок, так что даже глухому деду слегка заложило уши.
Обернувшись назад, он обомлел. Из рассеивающихся клубов дыма, которыми заволокло часть прихожей и дверь в кладовку, обворожительно покачивая полными бедрами, навстречу деду вышла шикарная Лиза Энн. Между ног у нее воинственно торчал полупрозрачный резиновый член перламутрового цвета, пристегнутый к низу живота ремешками. Беззастенчиво смерив деда с головы до ног взглядом своих черных глаз, она на мгновение задержалась на его дряблом маленьком хуе, который болтался между ног, как тряпочка, едва заметно усмехнулась краем губ и присела на подлокотник кресла, закинув ногу за ногу. Дед жадно пялился на ее прелести, не веря своим глазам и не в силах оторваться, и вскоре снова почувствовал прилив сил к мошонке.
Он раньше умел читать латинский шрифт и даже когда то помнил, как по немецки будет "доброе утро", но давно забыл. "Странные у них имена, в Америке то,- подумал он,- от, "лиса" написано... Ну да ладно.. Сичас я тебе, Лисонька ты моя, Лисичка..." С этими словами дед вернулся к колобку. Развернув фото голой Лизы Энн на весь экран, дед стал ебать колобка в рот, представляя, что он дает за щеку Лизе, а ее большие прохладные дойки с нежной шелковистой кожей мягко шлепаются об его колени. Внезапно дед заметил, что колобок на него смотрит, хотя у него и не было глаз. Дед потряс головой, испуганно пробомотал "ты мне это прекращай!.." и снова взглянул на него. Но колобок и не думал прекращать. Взгляд его пустых хлебных глазниц не отрываясь следил за дедом. Деду стало страшно, и тут колобок несильно укусил его за хуй. От страха руки деда разжались, и колобок с глухим стуком ударился об пол.
-Ай блядь!- звонко вскрикнул он, а потом напал на деда,- ах ты, старый хуеглот!! Мало того, что в глаз меня трахаешь, так еще и головой об пол уебал! Ты бы хоть хуй вымыл, прежде чем о ебле думать, пидор ты дряхлый!
Ноги у деда ходили ходуном. Он попятился назад и, ткнувшись тощим хребтом об стену, смотрел оттуда на лежащий посреди комнаты круглый черствый кусок теста, который вдруг ожил и ведет с ним беседы. Дед ощутил, как по внутренней стороне дряблой ляжки тонкой вялой струйкой стекает моча. Он медленно поднял руку, будто к ней была привязана тридцатидвухкилограммовая гиря и перекрестился, хоть и был всю сознательную жизнь коммунистом.
-От блядь, не, ну вы посмотрите на него, а? Вот ты старый пидарас!- снова обратился колобок к деду.- Что ты рукой соваешь туда-сюда? Тебе разве в партшколе не рассказывали, что бога нет? Ну и уебок, блядь. Дрочун хуев. Стыдно небось, перед вождем,- колобок кивнул на белый лист бумаги с тремя красными буквами,- что ты его к стенке развернул? Да за такое тебя в тридцать седьмом году самого бы к стенке поставили! Что молчишь?
-Да...- трясущимися губами сказал дед, медленно оседая на пол, в лужу собственной мочи. По его подбородку от страха текли слезы.
-Ну так подними меня, чего стоишь то? Я хочу, чтобы ты ебал меня! Еби меня, спермохлеб ты старый! Только не в глаз. В рот еби. Я хочу, чтобы ты кончил. Забочусь о тебе, блядь. Цени заботу, сука!
Дед кое как выполз из угла, дрожащими руками поднял колобка с пола, поставил его на стол и уже задрочил успевший окончательно упасть хуй, как сзади раздался громкий хлопок, так что даже глухому деду слегка заложило уши.
Обернувшись назад, он обомлел. Из рассеивающихся клубов дыма, которыми заволокло часть прихожей и дверь в кладовку, обворожительно покачивая полными бедрами, навстречу деду вышла шикарная Лиза Энн. Между ног у нее воинственно торчал полупрозрачный резиновый член перламутрового цвета, пристегнутый к низу живота ремешками. Беззастенчиво смерив деда с головы до ног взглядом своих черных глаз, она на мгновение задержалась на его дряблом маленьком хуе, который болтался между ног, как тряпочка, едва заметно усмехнулась краем губ и присела на подлокотник кресла, закинув ногу за ногу. Дед жадно пялился на ее прелести, не веря своим глазам и не в силах оторваться, и вскоре снова почувствовал прилив сил к мошонке.
>>1704
-Ну что, нравлюсь?- томным голосом прервала наконец молчание Лиза. К удивлению деда, она говорила на чистом русском языке.- Так и будем в гляделки играть, или может уже трахаться будем?
-Ты кто?- только и смог промямлить ошеломленный дед обессилевшим голосом. Слишком много впечатлений свалилось на него в это утро.
-А ты сам то не помнишь, на кого свой стручок гонял? Лиса, Лисонька, Лисичка... Ну?- она выжидающе посмотрела на деда, в надежде, что тот вспомнит. Но он только стоял, оттопырив губу и с дебильным выражением лица тупо смотрел на ее пышную грудь. -Так, все понятно,- Лиза вздохнула, скучающим взглядом посмотрела на свой маникюр, поправила рукой резиновый член и встала с кресла,- только время зря потеряла. Я думала, тебе нравятся женщины. Ну и хорошо, вот и трахайся с ним,- кивнула она в сторону колобка, который все это время лежал на столе и внимательно слушал разговор.- Я одного не пойму,- продолжала Лиза,- неужели вот оно на самом деле лучше, чем живая женщина??? Прощай!
-Ну и пиздуй,- крикнул колобок ей вслед.- К ебени матери на воздушном катере! Вот шлюха!!! Ишь ты, жопой тут вертит, мужика у меня отбивает! Дед!! Ну ты будешь меня трахать, или нет?? Зря что ли меня из пылищи то достал?
-Стой!.. Дочка, стой!. Не уходи!...-дед будто воспрянул ото сна и бросился наперерез Лизе и перегородил ей дорогу.- Все что хочешь для тебя сделаю, дочка!- И дед принялся яростно дергать себя за половой отросток, пытаясь вернуть его к жизни. Но несмотря на все усилия, у деда так ничего не вышло. Хуй его безжизненно болтался, судя по всему, от перенесенного стресса он умер окончательно. Отчаявшись придать ему боевое положение, дед прислонился к дверному косяку и натурально зарыдал от досады и осознания своего бессилия. Лиза еще с полминуты ласково потеребила дедов писюн, но убедившись в бесполезности этой затеи, скоро бросила. Из комнаты доносилось глухое бубнение колобка, видимо, он ругал плохими словами шлюх, и деда с ними заодно.
-Ладно, не плачь,- сказала она, прижимая его седую голову к своей груди,- я тебе помогу. Раз от твоего "агрегата" толку нет,- она шутливо щелкнула пальцами по красной съежившейся дедовой залупе,- то я применю свой,- Лиза пару раз шлепнула о свою ладонь головкой резинового хуя.- В общем, могу выебать тебя в твою дряхлую жопу. У нас на нашем загнивающем западе эта штука называется "страпон". Так что решать тебе. Или я тебя сейчас трахаю в седое обосранное очко, или мы прощаемся.
"Ишь ты, сракон,- подумал дед,- какое название точное, это потому видать, што он у сраку хорошо входит... Ну а чего мне старому то терять?.. Тем более, что вот говорят, в жизни, мол, надо все попробовать, а меня бабка то моя, когда была живая ишшо, только скалкой с занозами в жопу радовала, когда я с заседания райкома домой пьяный в дупель приходил..."
-Я согласен, дочка,- сказал дед.- Делай с моей сракой што хошь. Хоть секса нормального поимею на старости лет.
-Эээ,- раздался голос из комнаты,- вы чего там договариваетесь без меня? Дед, ты охуел??? Я тоже секса поиметь хочу! Возьмите и меня в групповуху, будем паровозиком трахаться!- не унимался любвеобильный колобок.
Лиза поставила деда раком, поплевала на свой хуй и с размаху вогнала ему в сраку по самый корень. Дед ойкнул и почувствовал, как внутри его кишечника тысячей атомных бомб взорвались геморроидальные шишки. Боль волной отдалась в мозгу, и дед закричал. Нет, он завопил, завизжал, как свинья, которую режут, и попытался оттолкнуть Лизу и ухватиться рукой за то невидимое, что раздирало его внутренности. А тем временем ее хуй казалось уже протаранил стенки кишечника и достал до желудка, вгрызаясь в тело все глубже.
-Ну что, нравлюсь?- томным голосом прервала наконец молчание Лиза. К удивлению деда, она говорила на чистом русском языке.- Так и будем в гляделки играть, или может уже трахаться будем?
-Ты кто?- только и смог промямлить ошеломленный дед обессилевшим голосом. Слишком много впечатлений свалилось на него в это утро.
-А ты сам то не помнишь, на кого свой стручок гонял? Лиса, Лисонька, Лисичка... Ну?- она выжидающе посмотрела на деда, в надежде, что тот вспомнит. Но он только стоял, оттопырив губу и с дебильным выражением лица тупо смотрел на ее пышную грудь. -Так, все понятно,- Лиза вздохнула, скучающим взглядом посмотрела на свой маникюр, поправила рукой резиновый член и встала с кресла,- только время зря потеряла. Я думала, тебе нравятся женщины. Ну и хорошо, вот и трахайся с ним,- кивнула она в сторону колобка, который все это время лежал на столе и внимательно слушал разговор.- Я одного не пойму,- продолжала Лиза,- неужели вот оно на самом деле лучше, чем живая женщина??? Прощай!
-Ну и пиздуй,- крикнул колобок ей вслед.- К ебени матери на воздушном катере! Вот шлюха!!! Ишь ты, жопой тут вертит, мужика у меня отбивает! Дед!! Ну ты будешь меня трахать, или нет?? Зря что ли меня из пылищи то достал?
-Стой!.. Дочка, стой!. Не уходи!...-дед будто воспрянул ото сна и бросился наперерез Лизе и перегородил ей дорогу.- Все что хочешь для тебя сделаю, дочка!- И дед принялся яростно дергать себя за половой отросток, пытаясь вернуть его к жизни. Но несмотря на все усилия, у деда так ничего не вышло. Хуй его безжизненно болтался, судя по всему, от перенесенного стресса он умер окончательно. Отчаявшись придать ему боевое положение, дед прислонился к дверному косяку и натурально зарыдал от досады и осознания своего бессилия. Лиза еще с полминуты ласково потеребила дедов писюн, но убедившись в бесполезности этой затеи, скоро бросила. Из комнаты доносилось глухое бубнение колобка, видимо, он ругал плохими словами шлюх, и деда с ними заодно.
-Ладно, не плачь,- сказала она, прижимая его седую голову к своей груди,- я тебе помогу. Раз от твоего "агрегата" толку нет,- она шутливо щелкнула пальцами по красной съежившейся дедовой залупе,- то я применю свой,- Лиза пару раз шлепнула о свою ладонь головкой резинового хуя.- В общем, могу выебать тебя в твою дряхлую жопу. У нас на нашем загнивающем западе эта штука называется "страпон". Так что решать тебе. Или я тебя сейчас трахаю в седое обосранное очко, или мы прощаемся.
"Ишь ты, сракон,- подумал дед,- какое название точное, это потому видать, што он у сраку хорошо входит... Ну а чего мне старому то терять?.. Тем более, что вот говорят, в жизни, мол, надо все попробовать, а меня бабка то моя, когда была живая ишшо, только скалкой с занозами в жопу радовала, когда я с заседания райкома домой пьяный в дупель приходил..."
-Я согласен, дочка,- сказал дед.- Делай с моей сракой што хошь. Хоть секса нормального поимею на старости лет.
-Эээ,- раздался голос из комнаты,- вы чего там договариваетесь без меня? Дед, ты охуел??? Я тоже секса поиметь хочу! Возьмите и меня в групповуху, будем паровозиком трахаться!- не унимался любвеобильный колобок.
Лиза поставила деда раком, поплевала на свой хуй и с размаху вогнала ему в сраку по самый корень. Дед ойкнул и почувствовал, как внутри его кишечника тысячей атомных бомб взорвались геморроидальные шишки. Боль волной отдалась в мозгу, и дед закричал. Нет, он завопил, завизжал, как свинья, которую режут, и попытался оттолкнуть Лизу и ухватиться рукой за то невидимое, что раздирало его внутренности. А тем временем ее хуй казалось уже протаранил стенки кишечника и достал до желудка, вгрызаясь в тело все глубже.
>>1704
-Ну что, нравлюсь?- томным голосом прервала наконец молчание Лиза. К удивлению деда, она говорила на чистом русском языке.- Так и будем в гляделки играть, или может уже трахаться будем?
-Ты кто?- только и смог промямлить ошеломленный дед обессилевшим голосом. Слишком много впечатлений свалилось на него в это утро.
-А ты сам то не помнишь, на кого свой стручок гонял? Лиса, Лисонька, Лисичка... Ну?- она выжидающе посмотрела на деда, в надежде, что тот вспомнит. Но он только стоял, оттопырив губу и с дебильным выражением лица тупо смотрел на ее пышную грудь. -Так, все понятно,- Лиза вздохнула, скучающим взглядом посмотрела на свой маникюр, поправила рукой резиновый член и встала с кресла,- только время зря потеряла. Я думала, тебе нравятся женщины. Ну и хорошо, вот и трахайся с ним,- кивнула она в сторону колобка, который все это время лежал на столе и внимательно слушал разговор.- Я одного не пойму,- продолжала Лиза,- неужели вот оно на самом деле лучше, чем живая женщина??? Прощай!
-Ну и пиздуй,- крикнул колобок ей вслед.- К ебени матери на воздушном катере! Вот шлюха!!! Ишь ты, жопой тут вертит, мужика у меня отбивает! Дед!! Ну ты будешь меня трахать, или нет?? Зря что ли меня из пылищи то достал?
-Стой!.. Дочка, стой!. Не уходи!...-дед будто воспрянул ото сна и бросился наперерез Лизе и перегородил ей дорогу.- Все что хочешь для тебя сделаю, дочка!- И дед принялся яростно дергать себя за половой отросток, пытаясь вернуть его к жизни. Но несмотря на все усилия, у деда так ничего не вышло. Хуй его безжизненно болтался, судя по всему, от перенесенного стресса он умер окончательно. Отчаявшись придать ему боевое положение, дед прислонился к дверному косяку и натурально зарыдал от досады и осознания своего бессилия. Лиза еще с полминуты ласково потеребила дедов писюн, но убедившись в бесполезности этой затеи, скоро бросила. Из комнаты доносилось глухое бубнение колобка, видимо, он ругал плохими словами шлюх, и деда с ними заодно.
-Ладно, не плачь,- сказала она, прижимая его седую голову к своей груди,- я тебе помогу. Раз от твоего "агрегата" толку нет,- она шутливо щелкнула пальцами по красной съежившейся дедовой залупе,- то я применю свой,- Лиза пару раз шлепнула о свою ладонь головкой резинового хуя.- В общем, могу выебать тебя в твою дряхлую жопу. У нас на нашем загнивающем западе эта штука называется "страпон". Так что решать тебе. Или я тебя сейчас трахаю в седое обосранное очко, или мы прощаемся.
"Ишь ты, сракон,- подумал дед,- какое название точное, это потому видать, што он у сраку хорошо входит... Ну а чего мне старому то терять?.. Тем более, что вот говорят, в жизни, мол, надо все попробовать, а меня бабка то моя, когда была живая ишшо, только скалкой с занозами в жопу радовала, когда я с заседания райкома домой пьяный в дупель приходил..."
-Я согласен, дочка,- сказал дед.- Делай с моей сракой што хошь. Хоть секса нормального поимею на старости лет.
-Эээ,- раздался голос из комнаты,- вы чего там договариваетесь без меня? Дед, ты охуел??? Я тоже секса поиметь хочу! Возьмите и меня в групповуху, будем паровозиком трахаться!- не унимался любвеобильный колобок.
Лиза поставила деда раком, поплевала на свой хуй и с размаху вогнала ему в сраку по самый корень. Дед ойкнул и почувствовал, как внутри его кишечника тысячей атомных бомб взорвались геморроидальные шишки. Боль волной отдалась в мозгу, и дед закричал. Нет, он завопил, завизжал, как свинья, которую режут, и попытался оттолкнуть Лизу и ухватиться рукой за то невидимое, что раздирало его внутренности. А тем временем ее хуй казалось уже протаранил стенки кишечника и достал до желудка, вгрызаясь в тело все глубже.
-Ну что, нравлюсь?- томным голосом прервала наконец молчание Лиза. К удивлению деда, она говорила на чистом русском языке.- Так и будем в гляделки играть, или может уже трахаться будем?
-Ты кто?- только и смог промямлить ошеломленный дед обессилевшим голосом. Слишком много впечатлений свалилось на него в это утро.
-А ты сам то не помнишь, на кого свой стручок гонял? Лиса, Лисонька, Лисичка... Ну?- она выжидающе посмотрела на деда, в надежде, что тот вспомнит. Но он только стоял, оттопырив губу и с дебильным выражением лица тупо смотрел на ее пышную грудь. -Так, все понятно,- Лиза вздохнула, скучающим взглядом посмотрела на свой маникюр, поправила рукой резиновый член и встала с кресла,- только время зря потеряла. Я думала, тебе нравятся женщины. Ну и хорошо, вот и трахайся с ним,- кивнула она в сторону колобка, который все это время лежал на столе и внимательно слушал разговор.- Я одного не пойму,- продолжала Лиза,- неужели вот оно на самом деле лучше, чем живая женщина??? Прощай!
-Ну и пиздуй,- крикнул колобок ей вслед.- К ебени матери на воздушном катере! Вот шлюха!!! Ишь ты, жопой тут вертит, мужика у меня отбивает! Дед!! Ну ты будешь меня трахать, или нет?? Зря что ли меня из пылищи то достал?
-Стой!.. Дочка, стой!. Не уходи!...-дед будто воспрянул ото сна и бросился наперерез Лизе и перегородил ей дорогу.- Все что хочешь для тебя сделаю, дочка!- И дед принялся яростно дергать себя за половой отросток, пытаясь вернуть его к жизни. Но несмотря на все усилия, у деда так ничего не вышло. Хуй его безжизненно болтался, судя по всему, от перенесенного стресса он умер окончательно. Отчаявшись придать ему боевое положение, дед прислонился к дверному косяку и натурально зарыдал от досады и осознания своего бессилия. Лиза еще с полминуты ласково потеребила дедов писюн, но убедившись в бесполезности этой затеи, скоро бросила. Из комнаты доносилось глухое бубнение колобка, видимо, он ругал плохими словами шлюх, и деда с ними заодно.
-Ладно, не плачь,- сказала она, прижимая его седую голову к своей груди,- я тебе помогу. Раз от твоего "агрегата" толку нет,- она шутливо щелкнула пальцами по красной съежившейся дедовой залупе,- то я применю свой,- Лиза пару раз шлепнула о свою ладонь головкой резинового хуя.- В общем, могу выебать тебя в твою дряхлую жопу. У нас на нашем загнивающем западе эта штука называется "страпон". Так что решать тебе. Или я тебя сейчас трахаю в седое обосранное очко, или мы прощаемся.
"Ишь ты, сракон,- подумал дед,- какое название точное, это потому видать, што он у сраку хорошо входит... Ну а чего мне старому то терять?.. Тем более, что вот говорят, в жизни, мол, надо все попробовать, а меня бабка то моя, когда была живая ишшо, только скалкой с занозами в жопу радовала, когда я с заседания райкома домой пьяный в дупель приходил..."
-Я согласен, дочка,- сказал дед.- Делай с моей сракой што хошь. Хоть секса нормального поимею на старости лет.
-Эээ,- раздался голос из комнаты,- вы чего там договариваетесь без меня? Дед, ты охуел??? Я тоже секса поиметь хочу! Возьмите и меня в групповуху, будем паровозиком трахаться!- не унимался любвеобильный колобок.
Лиза поставила деда раком, поплевала на свой хуй и с размаху вогнала ему в сраку по самый корень. Дед ойкнул и почувствовал, как внутри его кишечника тысячей атомных бомб взорвались геморроидальные шишки. Боль волной отдалась в мозгу, и дед закричал. Нет, он завопил, завизжал, как свинья, которую режут, и попытался оттолкнуть Лизу и ухватиться рукой за то невидимое, что раздирало его внутренности. А тем временем ее хуй казалось уже протаранил стенки кишечника и достал до желудка, вгрызаясь в тело все глубже.
>>1705
"Аяяяйяйяй,- визжал дед, как ушибленная собака и извивался на хую,- ааааай, хватит! хватит, говорю! ооойойойой, бляяяяаааадь!....." Жидкое говно стекало по дедовым ляжкам, смешиваясь с кровью, что хлестала из разорванной жопы тонкими струйками. Кроваво-коричневое месиво хлюпало под Лизиным хуем, а она с каждой фрикцией заботливо засовывала его обратно в задницу. "Йеееес, фак, фак,- подбадривала она деда по-английски, но он уже мало что соображал и болтался на ее хую, как безвольная тряпичная кукла,- ю кам? ю лайк май факин кок? ееееееее... май биг факин кок!!.." Внезапно колобок, доселе мирно лежавший на столе, вдруг упал на пол, а потом высоко подпрыгнув, вцепился деду прямо в его дряблый хуй и сразу же откусил его вместе с яйцами. Он больше не был похож на колобок. На том месте, где дед пальцами проделал ему рот, у колобка было множество кривых и острых зубов. Теряя сознание, дед увидел, как тот хищно ощерился, а потом прыгнул, и вцепившись деду в ляжки, стал рвать их на лоскуты. Кровь хлестала из оторванных половых органов уже фонтаном, Лиза бурила дедову анальную шахту, вся облитая кровью и измазанная в дерьме, а колобок скоро обглодал бедра старика до желтых костей. Внезапно за окном громыхнул необычайной силы взрыв, от которого вылетели стекла и засыпали серебристым дождем всех находящихся в комнате, сбив их на пол. Стало нестерпимо жарко, тоненькие язычки пламени задорно побежали по обоям, и вскоре уже лизали потолок. За городом в небо поднимался огромный, похожий на причудливый гигантский хуй, многокилометровый столб дыма гнойно-ржаво-багрового цвета, тонны пыли, поднявшиеся в небо, затмили свет. Из за горизонта на полнеба взошел ослепительный испепеляющий диск, как будто Земля стала в тысячу раз ближе к Солнцу. Тут и там, насколько хватало глаз, из окон многоэтажек к небу поднимались черные дымы. Над городом кружились самолеты, на их крыльях можно было разглядеть нарисованные свастики. Входная дверь с грохотом упала на пол, сорванная с петель, и в квартиру ворвалась дюжина здоровенных негров в эсэсовской форме, в касках с рунами и с автоматами наперевес. Они схватили Лизу, и швырнув ее на пол, достали из штанов метровые хуи и принялись надрачивать их перед ее лицом, а потом без всяких прелюдий засунули ей по хую в пизду и жопу и по два в рот, остальные трахали Лизу в подмышки и дрочили, стоя вокруг нее. Лиза вся извивалась, бешено прыгала на черных хуях, как в последний раз, сосала их, пуская густую тянучую слюну на измазанную в крови и экскрементах грудь и неистово стонала в беспрерывном оргазме: "Ееееееес, ай кам, ай кам, ай кам, оу ееееее, айм хоур, май пусси кааааааам, факфакфак, ееееееес, джус лайкта, моар, дипа, дипа, оооооооооо, фак май май пул, фак май факин эсс, донт стап, битчез!.." Но дед не видел этого непотребства. Он умер еще до того, как прогремел первый взрыв. Рядом с кончающей Лизой и хором стонущих негров-нацистов клыкастый колобок с хрустом ломал обнажившиеся ребра у бесчувственного трупа деда, смачно обгладывая их и пытаясь перевернуть тело на живот, чтобы добраться до вкусных позвоночных хрящиков. В этот момент оглушительно грянул второй, еще более мощный взрыв, не более, чем в двух километрах, и комната, рассыпаясь в прах со всей мебелью, Лизой и неграми растворилась в смертоносном очищающем пламени, которое заполнило собой все...
...-Нина Николаевна, а дедушка обосрался,- донесся откуда то насмешливый детский голос.
-Настенька, что ты такое говоришь!- возмущенно шикнула на девочку учительница.- Сиди тихо!
-Нина Николаевна! Нина Николаевна,- со всех сторон загалдели голоса.- Он и вправду обосрался, понюхайте, говном воняет, хихи!..
Дед, сидевший в кресле, внезапно встрепенулся и чуть не сполз на пол. В голове его еще гудело эхо ядерного взрыва. Он привстал с кресла, пробуждаясь от дремоты. На груди звенели медали. В галифе было как то мокро и неприятно, и это неприятное ощущение уже добралось до сапога. Еще не до конца проснувшись и не отличая явь ото сна, дед, думая, что африканские фашисты продолжают ядерную бомбардировку города, неуклюже размахнулся клюкой, заебенив попутно ею по голове чьей то жирной мамаше, сидевшей в кресле впереди, вообразил, что это не клюка, а граната, и швырнул ее на сцену, прямо под ноги самодеятельному школьному коллективу, певшему в тот момент "Раскудрявый клен зеленый, лист резной...". В школьном актовом зале повисла неловкая тишина. Участники ансамбля закрыли рты и в недоумении уставились в зрительный зал, туда, откуда прилетела палка. Фонограмма в это время продолжала играть. Все стали с интересом оборачиваться и смотреть на деда, который стоял уже во весь рост.
-Вы... Фашисты, блядь,- лицо его покраснело, медали на груди звенели, он стоял с суровым лицом и смотрел на сцену, потрясая сжатым кулаком и распространяя вокруг себя аромат говна.- Я вас давил и давить буду нахуй!
Все сконфуженно молчали. Потом до деда вроде дошло, что он находится не на войне, а в актовом зале школы, куда его пригласили в честь дня Победы. На глазах лицо его принимало все более растерянный вид, к тому же дед видимо понял, что он обосрался и говно, хлюпая у него в мотне, медленно стекает в сапог. Дед стал растерянно озираться, как бы ища поддержки и сочувствия у окружающих, но на него со всех сторон осуждающе смотрели каменные лица школьников и учителей. Молодая учительница начальных классов Нина Николаевна взяла его за руку и вытащив с места, осторожно повела к выходу, приговаривая на ходу: "Пойдемте, дедушка, пойдемте, свежим воздухом подышите, а то Вам вот плохо стало..."- и вывела его за дверь. Дети и взрослые снова обратили свое внимание на сцену, и вскоре все уже позабыли о неприятной выходке выжившего из ума ветерана войны.
"Аяяяйяйяй,- визжал дед, как ушибленная собака и извивался на хую,- ааааай, хватит! хватит, говорю! ооойойойой, бляяяяаааадь!....." Жидкое говно стекало по дедовым ляжкам, смешиваясь с кровью, что хлестала из разорванной жопы тонкими струйками. Кроваво-коричневое месиво хлюпало под Лизиным хуем, а она с каждой фрикцией заботливо засовывала его обратно в задницу. "Йеееес, фак, фак,- подбадривала она деда по-английски, но он уже мало что соображал и болтался на ее хую, как безвольная тряпичная кукла,- ю кам? ю лайк май факин кок? ееееееее... май биг факин кок!!.." Внезапно колобок, доселе мирно лежавший на столе, вдруг упал на пол, а потом высоко подпрыгнув, вцепился деду прямо в его дряблый хуй и сразу же откусил его вместе с яйцами. Он больше не был похож на колобок. На том месте, где дед пальцами проделал ему рот, у колобка было множество кривых и острых зубов. Теряя сознание, дед увидел, как тот хищно ощерился, а потом прыгнул, и вцепившись деду в ляжки, стал рвать их на лоскуты. Кровь хлестала из оторванных половых органов уже фонтаном, Лиза бурила дедову анальную шахту, вся облитая кровью и измазанная в дерьме, а колобок скоро обглодал бедра старика до желтых костей. Внезапно за окном громыхнул необычайной силы взрыв, от которого вылетели стекла и засыпали серебристым дождем всех находящихся в комнате, сбив их на пол. Стало нестерпимо жарко, тоненькие язычки пламени задорно побежали по обоям, и вскоре уже лизали потолок. За городом в небо поднимался огромный, похожий на причудливый гигантский хуй, многокилометровый столб дыма гнойно-ржаво-багрового цвета, тонны пыли, поднявшиеся в небо, затмили свет. Из за горизонта на полнеба взошел ослепительный испепеляющий диск, как будто Земля стала в тысячу раз ближе к Солнцу. Тут и там, насколько хватало глаз, из окон многоэтажек к небу поднимались черные дымы. Над городом кружились самолеты, на их крыльях можно было разглядеть нарисованные свастики. Входная дверь с грохотом упала на пол, сорванная с петель, и в квартиру ворвалась дюжина здоровенных негров в эсэсовской форме, в касках с рунами и с автоматами наперевес. Они схватили Лизу, и швырнув ее на пол, достали из штанов метровые хуи и принялись надрачивать их перед ее лицом, а потом без всяких прелюдий засунули ей по хую в пизду и жопу и по два в рот, остальные трахали Лизу в подмышки и дрочили, стоя вокруг нее. Лиза вся извивалась, бешено прыгала на черных хуях, как в последний раз, сосала их, пуская густую тянучую слюну на измазанную в крови и экскрементах грудь и неистово стонала в беспрерывном оргазме: "Ееееееес, ай кам, ай кам, ай кам, оу ееееее, айм хоур, май пусси кааааааам, факфакфак, ееееееес, джус лайкта, моар, дипа, дипа, оооооооооо, фак май май пул, фак май факин эсс, донт стап, битчез!.." Но дед не видел этого непотребства. Он умер еще до того, как прогремел первый взрыв. Рядом с кончающей Лизой и хором стонущих негров-нацистов клыкастый колобок с хрустом ломал обнажившиеся ребра у бесчувственного трупа деда, смачно обгладывая их и пытаясь перевернуть тело на живот, чтобы добраться до вкусных позвоночных хрящиков. В этот момент оглушительно грянул второй, еще более мощный взрыв, не более, чем в двух километрах, и комната, рассыпаясь в прах со всей мебелью, Лизой и неграми растворилась в смертоносном очищающем пламени, которое заполнило собой все...
...-Нина Николаевна, а дедушка обосрался,- донесся откуда то насмешливый детский голос.
-Настенька, что ты такое говоришь!- возмущенно шикнула на девочку учительница.- Сиди тихо!
-Нина Николаевна! Нина Николаевна,- со всех сторон загалдели голоса.- Он и вправду обосрался, понюхайте, говном воняет, хихи!..
Дед, сидевший в кресле, внезапно встрепенулся и чуть не сполз на пол. В голове его еще гудело эхо ядерного взрыва. Он привстал с кресла, пробуждаясь от дремоты. На груди звенели медали. В галифе было как то мокро и неприятно, и это неприятное ощущение уже добралось до сапога. Еще не до конца проснувшись и не отличая явь ото сна, дед, думая, что африканские фашисты продолжают ядерную бомбардировку города, неуклюже размахнулся клюкой, заебенив попутно ею по голове чьей то жирной мамаше, сидевшей в кресле впереди, вообразил, что это не клюка, а граната, и швырнул ее на сцену, прямо под ноги самодеятельному школьному коллективу, певшему в тот момент "Раскудрявый клен зеленый, лист резной...". В школьном актовом зале повисла неловкая тишина. Участники ансамбля закрыли рты и в недоумении уставились в зрительный зал, туда, откуда прилетела палка. Фонограмма в это время продолжала играть. Все стали с интересом оборачиваться и смотреть на деда, который стоял уже во весь рост.
-Вы... Фашисты, блядь,- лицо его покраснело, медали на груди звенели, он стоял с суровым лицом и смотрел на сцену, потрясая сжатым кулаком и распространяя вокруг себя аромат говна.- Я вас давил и давить буду нахуй!
Все сконфуженно молчали. Потом до деда вроде дошло, что он находится не на войне, а в актовом зале школы, куда его пригласили в честь дня Победы. На глазах лицо его принимало все более растерянный вид, к тому же дед видимо понял, что он обосрался и говно, хлюпая у него в мотне, медленно стекает в сапог. Дед стал растерянно озираться, как бы ища поддержки и сочувствия у окружающих, но на него со всех сторон осуждающе смотрели каменные лица школьников и учителей. Молодая учительница начальных классов Нина Николаевна взяла его за руку и вытащив с места, осторожно повела к выходу, приговаривая на ходу: "Пойдемте, дедушка, пойдемте, свежим воздухом подышите, а то Вам вот плохо стало..."- и вывела его за дверь. Дети и взрослые снова обратили свое внимание на сцену, и вскоре все уже позабыли о неприятной выходке выжившего из ума ветерана войны.
>>1705
"Аяяяйяйяй,- визжал дед, как ушибленная собака и извивался на хую,- ааааай, хватит! хватит, говорю! ооойойойой, бляяяяаааадь!....." Жидкое говно стекало по дедовым ляжкам, смешиваясь с кровью, что хлестала из разорванной жопы тонкими струйками. Кроваво-коричневое месиво хлюпало под Лизиным хуем, а она с каждой фрикцией заботливо засовывала его обратно в задницу. "Йеееес, фак, фак,- подбадривала она деда по-английски, но он уже мало что соображал и болтался на ее хую, как безвольная тряпичная кукла,- ю кам? ю лайк май факин кок? ееееееее... май биг факин кок!!.." Внезапно колобок, доселе мирно лежавший на столе, вдруг упал на пол, а потом высоко подпрыгнув, вцепился деду прямо в его дряблый хуй и сразу же откусил его вместе с яйцами. Он больше не был похож на колобок. На том месте, где дед пальцами проделал ему рот, у колобка было множество кривых и острых зубов. Теряя сознание, дед увидел, как тот хищно ощерился, а потом прыгнул, и вцепившись деду в ляжки, стал рвать их на лоскуты. Кровь хлестала из оторванных половых органов уже фонтаном, Лиза бурила дедову анальную шахту, вся облитая кровью и измазанная в дерьме, а колобок скоро обглодал бедра старика до желтых костей. Внезапно за окном громыхнул необычайной силы взрыв, от которого вылетели стекла и засыпали серебристым дождем всех находящихся в комнате, сбив их на пол. Стало нестерпимо жарко, тоненькие язычки пламени задорно побежали по обоям, и вскоре уже лизали потолок. За городом в небо поднимался огромный, похожий на причудливый гигантский хуй, многокилометровый столб дыма гнойно-ржаво-багрового цвета, тонны пыли, поднявшиеся в небо, затмили свет. Из за горизонта на полнеба взошел ослепительный испепеляющий диск, как будто Земля стала в тысячу раз ближе к Солнцу. Тут и там, насколько хватало глаз, из окон многоэтажек к небу поднимались черные дымы. Над городом кружились самолеты, на их крыльях можно было разглядеть нарисованные свастики. Входная дверь с грохотом упала на пол, сорванная с петель, и в квартиру ворвалась дюжина здоровенных негров в эсэсовской форме, в касках с рунами и с автоматами наперевес. Они схватили Лизу, и швырнув ее на пол, достали из штанов метровые хуи и принялись надрачивать их перед ее лицом, а потом без всяких прелюдий засунули ей по хую в пизду и жопу и по два в рот, остальные трахали Лизу в подмышки и дрочили, стоя вокруг нее. Лиза вся извивалась, бешено прыгала на черных хуях, как в последний раз, сосала их, пуская густую тянучую слюну на измазанную в крови и экскрементах грудь и неистово стонала в беспрерывном оргазме: "Ееееееес, ай кам, ай кам, ай кам, оу ееееее, айм хоур, май пусси кааааааам, факфакфак, ееееееес, джус лайкта, моар, дипа, дипа, оооооооооо, фак май май пул, фак май факин эсс, донт стап, битчез!.." Но дед не видел этого непотребства. Он умер еще до того, как прогремел первый взрыв. Рядом с кончающей Лизой и хором стонущих негров-нацистов клыкастый колобок с хрустом ломал обнажившиеся ребра у бесчувственного трупа деда, смачно обгладывая их и пытаясь перевернуть тело на живот, чтобы добраться до вкусных позвоночных хрящиков. В этот момент оглушительно грянул второй, еще более мощный взрыв, не более, чем в двух километрах, и комната, рассыпаясь в прах со всей мебелью, Лизой и неграми растворилась в смертоносном очищающем пламени, которое заполнило собой все...
...-Нина Николаевна, а дедушка обосрался,- донесся откуда то насмешливый детский голос.
-Настенька, что ты такое говоришь!- возмущенно шикнула на девочку учительница.- Сиди тихо!
-Нина Николаевна! Нина Николаевна,- со всех сторон загалдели голоса.- Он и вправду обосрался, понюхайте, говном воняет, хихи!..
Дед, сидевший в кресле, внезапно встрепенулся и чуть не сполз на пол. В голове его еще гудело эхо ядерного взрыва. Он привстал с кресла, пробуждаясь от дремоты. На груди звенели медали. В галифе было как то мокро и неприятно, и это неприятное ощущение уже добралось до сапога. Еще не до конца проснувшись и не отличая явь ото сна, дед, думая, что африканские фашисты продолжают ядерную бомбардировку города, неуклюже размахнулся клюкой, заебенив попутно ею по голове чьей то жирной мамаше, сидевшей в кресле впереди, вообразил, что это не клюка, а граната, и швырнул ее на сцену, прямо под ноги самодеятельному школьному коллективу, певшему в тот момент "Раскудрявый клен зеленый, лист резной...". В школьном актовом зале повисла неловкая тишина. Участники ансамбля закрыли рты и в недоумении уставились в зрительный зал, туда, откуда прилетела палка. Фонограмма в это время продолжала играть. Все стали с интересом оборачиваться и смотреть на деда, который стоял уже во весь рост.
-Вы... Фашисты, блядь,- лицо его покраснело, медали на груди звенели, он стоял с суровым лицом и смотрел на сцену, потрясая сжатым кулаком и распространяя вокруг себя аромат говна.- Я вас давил и давить буду нахуй!
Все сконфуженно молчали. Потом до деда вроде дошло, что он находится не на войне, а в актовом зале школы, куда его пригласили в честь дня Победы. На глазах лицо его принимало все более растерянный вид, к тому же дед видимо понял, что он обосрался и говно, хлюпая у него в мотне, медленно стекает в сапог. Дед стал растерянно озираться, как бы ища поддержки и сочувствия у окружающих, но на него со всех сторон осуждающе смотрели каменные лица школьников и учителей. Молодая учительница начальных классов Нина Николаевна взяла его за руку и вытащив с места, осторожно повела к выходу, приговаривая на ходу: "Пойдемте, дедушка, пойдемте, свежим воздухом подышите, а то Вам вот плохо стало..."- и вывела его за дверь. Дети и взрослые снова обратили свое внимание на сцену, и вскоре все уже позабыли о неприятной выходке выжившего из ума ветерана войны.
"Аяяяйяйяй,- визжал дед, как ушибленная собака и извивался на хую,- ааааай, хватит! хватит, говорю! ооойойойой, бляяяяаааадь!....." Жидкое говно стекало по дедовым ляжкам, смешиваясь с кровью, что хлестала из разорванной жопы тонкими струйками. Кроваво-коричневое месиво хлюпало под Лизиным хуем, а она с каждой фрикцией заботливо засовывала его обратно в задницу. "Йеееес, фак, фак,- подбадривала она деда по-английски, но он уже мало что соображал и болтался на ее хую, как безвольная тряпичная кукла,- ю кам? ю лайк май факин кок? ееееееее... май биг факин кок!!.." Внезапно колобок, доселе мирно лежавший на столе, вдруг упал на пол, а потом высоко подпрыгнув, вцепился деду прямо в его дряблый хуй и сразу же откусил его вместе с яйцами. Он больше не был похож на колобок. На том месте, где дед пальцами проделал ему рот, у колобка было множество кривых и острых зубов. Теряя сознание, дед увидел, как тот хищно ощерился, а потом прыгнул, и вцепившись деду в ляжки, стал рвать их на лоскуты. Кровь хлестала из оторванных половых органов уже фонтаном, Лиза бурила дедову анальную шахту, вся облитая кровью и измазанная в дерьме, а колобок скоро обглодал бедра старика до желтых костей. Внезапно за окном громыхнул необычайной силы взрыв, от которого вылетели стекла и засыпали серебристым дождем всех находящихся в комнате, сбив их на пол. Стало нестерпимо жарко, тоненькие язычки пламени задорно побежали по обоям, и вскоре уже лизали потолок. За городом в небо поднимался огромный, похожий на причудливый гигантский хуй, многокилометровый столб дыма гнойно-ржаво-багрового цвета, тонны пыли, поднявшиеся в небо, затмили свет. Из за горизонта на полнеба взошел ослепительный испепеляющий диск, как будто Земля стала в тысячу раз ближе к Солнцу. Тут и там, насколько хватало глаз, из окон многоэтажек к небу поднимались черные дымы. Над городом кружились самолеты, на их крыльях можно было разглядеть нарисованные свастики. Входная дверь с грохотом упала на пол, сорванная с петель, и в квартиру ворвалась дюжина здоровенных негров в эсэсовской форме, в касках с рунами и с автоматами наперевес. Они схватили Лизу, и швырнув ее на пол, достали из штанов метровые хуи и принялись надрачивать их перед ее лицом, а потом без всяких прелюдий засунули ей по хую в пизду и жопу и по два в рот, остальные трахали Лизу в подмышки и дрочили, стоя вокруг нее. Лиза вся извивалась, бешено прыгала на черных хуях, как в последний раз, сосала их, пуская густую тянучую слюну на измазанную в крови и экскрементах грудь и неистово стонала в беспрерывном оргазме: "Ееееееес, ай кам, ай кам, ай кам, оу ееееее, айм хоур, май пусси кааааааам, факфакфак, ееееееес, джус лайкта, моар, дипа, дипа, оооооооооо, фак май май пул, фак май факин эсс, донт стап, битчез!.." Но дед не видел этого непотребства. Он умер еще до того, как прогремел первый взрыв. Рядом с кончающей Лизой и хором стонущих негров-нацистов клыкастый колобок с хрустом ломал обнажившиеся ребра у бесчувственного трупа деда, смачно обгладывая их и пытаясь перевернуть тело на живот, чтобы добраться до вкусных позвоночных хрящиков. В этот момент оглушительно грянул второй, еще более мощный взрыв, не более, чем в двух километрах, и комната, рассыпаясь в прах со всей мебелью, Лизой и неграми растворилась в смертоносном очищающем пламени, которое заполнило собой все...
...-Нина Николаевна, а дедушка обосрался,- донесся откуда то насмешливый детский голос.
-Настенька, что ты такое говоришь!- возмущенно шикнула на девочку учительница.- Сиди тихо!
-Нина Николаевна! Нина Николаевна,- со всех сторон загалдели голоса.- Он и вправду обосрался, понюхайте, говном воняет, хихи!..
Дед, сидевший в кресле, внезапно встрепенулся и чуть не сполз на пол. В голове его еще гудело эхо ядерного взрыва. Он привстал с кресла, пробуждаясь от дремоты. На груди звенели медали. В галифе было как то мокро и неприятно, и это неприятное ощущение уже добралось до сапога. Еще не до конца проснувшись и не отличая явь ото сна, дед, думая, что африканские фашисты продолжают ядерную бомбардировку города, неуклюже размахнулся клюкой, заебенив попутно ею по голове чьей то жирной мамаше, сидевшей в кресле впереди, вообразил, что это не клюка, а граната, и швырнул ее на сцену, прямо под ноги самодеятельному школьному коллективу, певшему в тот момент "Раскудрявый клен зеленый, лист резной...". В школьном актовом зале повисла неловкая тишина. Участники ансамбля закрыли рты и в недоумении уставились в зрительный зал, туда, откуда прилетела палка. Фонограмма в это время продолжала играть. Все стали с интересом оборачиваться и смотреть на деда, который стоял уже во весь рост.
-Вы... Фашисты, блядь,- лицо его покраснело, медали на груди звенели, он стоял с суровым лицом и смотрел на сцену, потрясая сжатым кулаком и распространяя вокруг себя аромат говна.- Я вас давил и давить буду нахуй!
Все сконфуженно молчали. Потом до деда вроде дошло, что он находится не на войне, а в актовом зале школы, куда его пригласили в честь дня Победы. На глазах лицо его принимало все более растерянный вид, к тому же дед видимо понял, что он обосрался и говно, хлюпая у него в мотне, медленно стекает в сапог. Дед стал растерянно озираться, как бы ища поддержки и сочувствия у окружающих, но на него со всех сторон осуждающе смотрели каменные лица школьников и учителей. Молодая учительница начальных классов Нина Николаевна взяла его за руку и вытащив с места, осторожно повела к выходу, приговаривая на ходу: "Пойдемте, дедушка, пойдемте, свежим воздухом подышите, а то Вам вот плохо стало..."- и вывела его за дверь. Дети и взрослые снова обратили свое внимание на сцену, и вскоре все уже позабыли о неприятной выходке выжившего из ума ветерана войны.
>>1706
Быть может я слоупок, но эта паста - охуенна!
Быть может я слоупок, но эта паста - охуенна!
Поначалу они все боятся. Те, кто ни разу не испытывал сильной боли, ведут себя тихо, потому что понятия не имеют, насколько она невыносима. Когда понимают, как уязвимо их тело, искренне удивляются. Когда до них доходит, что предстоит мучиться долго, они изнывают от собственного страха. Те, кому знакома боль, приходят в ужас с самого начала. Но в любом случае... спустя некоторое время, когда они накричатся, прочтут все молитвы, наблюются и поймут, что им ничто не поможет, они входят в некий экстаз. Плоть становится словно глина. Внутренние органы открываются навстречу твоему языку. Они начинают сотрудничать.
Классика же.
Классика же.
21 Кб, 352x288>>1214
Напомнило.
Напомнило.
101 Кб, 333x500>>1881
Князев годно зачитывал, он вообще такое любит, например сборники Splatterpunk stories шикарно получились.
Князев годно зачитывал, он вообще такое любит, например сборники Splatterpunk stories шикарно получились.
>>1884
Во-во, Володька-молодец!
Во-во, Володька-молодец!
>>1881
О да, коровы-нечто
Когда читаешь это, приятно осознавать, что твоя жизнь не настолько хуева, как у всех персонажей этой книги
В депрессию очень полезное чтиво
О да, коровы-нечто
Когда читаешь это, приятно осознавать, что твоя жизнь не настолько хуева, как у всех персонажей этой книги
В депрессию очень полезное чтиво
1,2 Мб, 2848x2128>>1939
Эх, молодой ты ещё.
Или живёшь в Вооброжандии.
>жизнь не настолько хуева, как у всех персонажей этой книги
Эх, молодой ты ещё.
Или живёшь в Вооброжандии.
>>1214
бампински!
бампински!
>>1881
Ну и Майкла Джиру сюда же. Правда, литература скорее уровня «wtf»
Ну и Майкла Джиру сюда же. Правда, литература скорее уровня «wtf»
2 мая 19...
Прошло уже почти черыре дня, как я расстался с Женевьевой и ее малышом. Если бы меня действительно видели и засекли, за мной бы уже пришли. Но эти последние часы были действительно нелегкими для меня.
Я пошел за этой молодой женщиной на кладбище Пантэна 29 - совершенно безрадостное место. Я не знал, отчего она умерла, поэтому для меня было большим сюрпризом, когда я обнаружил на ее руках новорожденного младенца. Меня не слишком воодушевила эта семейная обстановочка.
Женевьева была решительно красива. Наверное, она много страдала, не только своим бедным растерзанным телом, но еще более душевно, потому что на ее лице был отпечаток той особой печали, которая присуща тем, кто уходит, не желая этого. Мне нравилась прозрачность ее кожи, бледность ее больших грудей. Пользоваться ее половыми органами оказалось невозможно, там всё было настолько ужасно, что мне даже не хотелось туда смотреть. Я тихонько перевернул тело Женевьевы, и, проскользнув в тень ее роскошных ягодиц, излился "как повешенный" в этот лабиринт, чуждый неприятностям деторождения.
Я поиграл немного, лаская ребенка, маленького мальчика, который, впрочем, вовсе не был красив, со сморщенным личиком, распухшими конечностями, большой головой. Ледяная нежность его кожи, шедший от него сильный запах шелкопряда внушали мне действия более определенные. Я положил безымянное дитя к себе на бедра, так что его голова оказалась у меня на коленях, согнул его ноги под прямым углом, чтобы ступни почти касались моей груди. Я вошел между его бедрами, но вскоре понял, что не испытываю от этого никакого удовольствия. Его плоть показалась мне вялой, как молочный кисель. Из глупого упрямства я продолжал, ускоряя движения, до конца, который отнюдь не привел меня в экстаз. Кто-нибудь еще глупее меня вспомнил бы здесь имя Жиля де Рэ 30 , не столько из-за ребенка, сколько из-за позиции, благоприятствующей излитию на живот того, кто, впрочем, и не был моей жертвой. Я не люблю Жиля де Рэ, человека с ущербной сексуальностью, вечного мальчика, без конца повторяющего свое самоубийство в других. Жиль де Рэ мне отвратителен. На свете есть одно грязное дело - это заставлять других страдать. Я не очень долго был с Женевьевой и ее ребенком, но эта история имела последствия, или, по крайней мере, могла бы их иметь, если бы обстоятельства сложились менее удачно.
Прошло уже почти черыре дня, как я расстался с Женевьевой и ее малышом. Если бы меня действительно видели и засекли, за мной бы уже пришли. Но эти последние часы были действительно нелегкими для меня.
Я пошел за этой молодой женщиной на кладбище Пантэна 29 - совершенно безрадостное место. Я не знал, отчего она умерла, поэтому для меня было большим сюрпризом, когда я обнаружил на ее руках новорожденного младенца. Меня не слишком воодушевила эта семейная обстановочка.
Женевьева была решительно красива. Наверное, она много страдала, не только своим бедным растерзанным телом, но еще более душевно, потому что на ее лице был отпечаток той особой печали, которая присуща тем, кто уходит, не желая этого. Мне нравилась прозрачность ее кожи, бледность ее больших грудей. Пользоваться ее половыми органами оказалось невозможно, там всё было настолько ужасно, что мне даже не хотелось туда смотреть. Я тихонько перевернул тело Женевьевы, и, проскользнув в тень ее роскошных ягодиц, излился "как повешенный" в этот лабиринт, чуждый неприятностям деторождения.
Я поиграл немного, лаская ребенка, маленького мальчика, который, впрочем, вовсе не был красив, со сморщенным личиком, распухшими конечностями, большой головой. Ледяная нежность его кожи, шедший от него сильный запах шелкопряда внушали мне действия более определенные. Я положил безымянное дитя к себе на бедра, так что его голова оказалась у меня на коленях, согнул его ноги под прямым углом, чтобы ступни почти касались моей груди. Я вошел между его бедрами, но вскоре понял, что не испытываю от этого никакого удовольствия. Его плоть показалась мне вялой, как молочный кисель. Из глупого упрямства я продолжал, ускоряя движения, до конца, который отнюдь не привел меня в экстаз. Кто-нибудь еще глупее меня вспомнил бы здесь имя Жиля де Рэ 30 , не столько из-за ребенка, сколько из-за позиции, благоприятствующей излитию на живот того, кто, впрочем, и не был моей жертвой. Я не люблю Жиля де Рэ, человека с ущербной сексуальностью, вечного мальчика, без конца повторяющего свое самоубийство в других. Жиль де Рэ мне отвратителен. На свете есть одно грязное дело - это заставлять других страдать. Я не очень долго был с Женевьевой и ее ребенком, но эта история имела последствия, или, по крайней мере, могла бы их иметь, если бы обстоятельства сложились менее удачно.
2 мая 19...
Прошло уже почти черыре дня, как я расстался с Женевьевой и ее малышом. Если бы меня действительно видели и засекли, за мной бы уже пришли. Но эти последние часы были действительно нелегкими для меня.
Я пошел за этой молодой женщиной на кладбище Пантэна 29 - совершенно безрадостное место. Я не знал, отчего она умерла, поэтому для меня было большим сюрпризом, когда я обнаружил на ее руках новорожденного младенца. Меня не слишком воодушевила эта семейная обстановочка.
Женевьева была решительно красива. Наверное, она много страдала, не только своим бедным растерзанным телом, но еще более душевно, потому что на ее лице был отпечаток той особой печали, которая присуща тем, кто уходит, не желая этого. Мне нравилась прозрачность ее кожи, бледность ее больших грудей. Пользоваться ее половыми органами оказалось невозможно, там всё было настолько ужасно, что мне даже не хотелось туда смотреть. Я тихонько перевернул тело Женевьевы, и, проскользнув в тень ее роскошных ягодиц, излился "как повешенный" в этот лабиринт, чуждый неприятностям деторождения.
Я поиграл немного, лаская ребенка, маленького мальчика, который, впрочем, вовсе не был красив, со сморщенным личиком, распухшими конечностями, большой головой. Ледяная нежность его кожи, шедший от него сильный запах шелкопряда внушали мне действия более определенные. Я положил безымянное дитя к себе на бедра, так что его голова оказалась у меня на коленях, согнул его ноги под прямым углом, чтобы ступни почти касались моей груди. Я вошел между его бедрами, но вскоре понял, что не испытываю от этого никакого удовольствия. Его плоть показалась мне вялой, как молочный кисель. Из глупого упрямства я продолжал, ускоряя движения, до конца, который отнюдь не привел меня в экстаз. Кто-нибудь еще глупее меня вспомнил бы здесь имя Жиля де Рэ 30 , не столько из-за ребенка, сколько из-за позиции, благоприятствующей излитию на живот того, кто, впрочем, и не был моей жертвой. Я не люблю Жиля де Рэ, человека с ущербной сексуальностью, вечного мальчика, без конца повторяющего свое самоубийство в других. Жиль де Рэ мне отвратителен. На свете есть одно грязное дело - это заставлять других страдать. Я не очень долго был с Женевьевой и ее ребенком, но эта история имела последствия, или, по крайней мере, могла бы их иметь, если бы обстоятельства сложились менее удачно.
Прошло уже почти черыре дня, как я расстался с Женевьевой и ее малышом. Если бы меня действительно видели и засекли, за мной бы уже пришли. Но эти последние часы были действительно нелегкими для меня.
Я пошел за этой молодой женщиной на кладбище Пантэна 29 - совершенно безрадостное место. Я не знал, отчего она умерла, поэтому для меня было большим сюрпризом, когда я обнаружил на ее руках новорожденного младенца. Меня не слишком воодушевила эта семейная обстановочка.
Женевьева была решительно красива. Наверное, она много страдала, не только своим бедным растерзанным телом, но еще более душевно, потому что на ее лице был отпечаток той особой печали, которая присуща тем, кто уходит, не желая этого. Мне нравилась прозрачность ее кожи, бледность ее больших грудей. Пользоваться ее половыми органами оказалось невозможно, там всё было настолько ужасно, что мне даже не хотелось туда смотреть. Я тихонько перевернул тело Женевьевы, и, проскользнув в тень ее роскошных ягодиц, излился "как повешенный" в этот лабиринт, чуждый неприятностям деторождения.
Я поиграл немного, лаская ребенка, маленького мальчика, который, впрочем, вовсе не был красив, со сморщенным личиком, распухшими конечностями, большой головой. Ледяная нежность его кожи, шедший от него сильный запах шелкопряда внушали мне действия более определенные. Я положил безымянное дитя к себе на бедра, так что его голова оказалась у меня на коленях, согнул его ноги под прямым углом, чтобы ступни почти касались моей груди. Я вошел между его бедрами, но вскоре понял, что не испытываю от этого никакого удовольствия. Его плоть показалась мне вялой, как молочный кисель. Из глупого упрямства я продолжал, ускоряя движения, до конца, который отнюдь не привел меня в экстаз. Кто-нибудь еще глупее меня вспомнил бы здесь имя Жиля де Рэ 30 , не столько из-за ребенка, сколько из-за позиции, благоприятствующей излитию на живот того, кто, впрочем, и не был моей жертвой. Я не люблю Жиля де Рэ, человека с ущербной сексуальностью, вечного мальчика, без конца повторяющего свое самоубийство в других. Жиль де Рэ мне отвратителен. На свете есть одно грязное дело - это заставлять других страдать. Я не очень долго был с Женевьевой и ее ребенком, но эта история имела последствия, или, по крайней мере, могла бы их иметь, если бы обстоятельства сложились менее удачно.
Как эксперт, заявляю, что Хэвок исключительно мил и поэтичен. Сколько лет прошло, но самый пиздецкий остаётся маркиз де Сад, ибо там есть всё и сразу и при том с серьёзным выражением лица:
"Кофе был подан пятью жертвами: Констанс, Нарциссом, Житоном, Мишеттой и Розеттой. Совершались ужасные вещи; во время рассказа, который мы только что прочитали, удалось составить кадриль. И как только Ла Дегранж завершила рассказ, было приказано явится сначала Фанни: ей отрезали на руках и на ногах оставшиеся пальцы и она была изнасилована в зад без смазки Кюрвалем, Герцогом и четырьмя мужланами. Пришла Софи; ее любовника Селадона заставили выжечь ей внутри матки, затем отрезали все пальцы на руках и пустили кровь из четырех конечностей; ей разорвали правое ухо и вырвали левый глаз. Селадон не хотел помогать в пытках, но при малейшем проявлении неудовольствия его секли многохвостной плеткой с железными наконечниками. Затем все отужинали; пища была сладострастной, пили исключительно игристое шампанское и ликеры. Описанная пытка была произведена во время оргий. Во время десерта господ пришли предупредить, что все готово к новому предприятию; они спустились и нашли склеп исключительно украшенным; Констанс лежала на ложе своего рода мавзолея; четверо детей украшали четыре его угла. Попки их были очень свежими, и всем доставило много удовольствия их потребить. Наконец, приступили к пытке: Кюрваль собственноручно вскрыл живот Констанс, насилуя в зад Житона; он вырвал плод, уже довольно сформировавшийся и указывавший на принадлежность к мужскому полу; затем продолжили пытки над пятью жертвами; все пытки были жестоки и разнообразны".
"Кофе был подан пятью жертвами: Констанс, Нарциссом, Житоном, Мишеттой и Розеттой. Совершались ужасные вещи; во время рассказа, который мы только что прочитали, удалось составить кадриль. И как только Ла Дегранж завершила рассказ, было приказано явится сначала Фанни: ей отрезали на руках и на ногах оставшиеся пальцы и она была изнасилована в зад без смазки Кюрвалем, Герцогом и четырьмя мужланами. Пришла Софи; ее любовника Селадона заставили выжечь ей внутри матки, затем отрезали все пальцы на руках и пустили кровь из четырех конечностей; ей разорвали правое ухо и вырвали левый глаз. Селадон не хотел помогать в пытках, но при малейшем проявлении неудовольствия его секли многохвостной плеткой с железными наконечниками. Затем все отужинали; пища была сладострастной, пили исключительно игристое шампанское и ликеры. Описанная пытка была произведена во время оргий. Во время десерта господ пришли предупредить, что все готово к новому предприятию; они спустились и нашли склеп исключительно украшенным; Констанс лежала на ложе своего рода мавзолея; четверо детей украшали четыре его угла. Попки их были очень свежими, и всем доставило много удовольствия их потребить. Наконец, приступили к пытке: Кюрваль собственноручно вскрыл живот Констанс, насилуя в зад Житона; он вырвал плод, уже довольно сформировавшийся и указывавший на принадлежность к мужскому полу; затем продолжили пытки над пятью жертвами; все пытки были жестоки и разнообразны".
>>2264
заебали такие полуёбки, как ты, которым впадлу потыкать в клаву и объяснить несведущему суть происходящему, но которые гордо корчат из себя охуенных ололоспециалистов.
Динахуйпидрбля!
заебали такие полуёбки, как ты, которым впадлу потыкать в клаву и объяснить несведущему суть происходящему, но которые гордо корчат из себя охуенных ололоспециалистов.
Динахуйпидрбля!
>>2282
хуйня ваш десад. Лкгко запутаться в героях, их там сотни (забыл название произвидений). И для совсем уж заГУРОванных, у героев ни на что не стоит, поэтому им нужно обмазаться говном, облепить себя детьми и ебать гнилую старуху, только тогда получается кончить.
хуйня ваш десад. Лкгко запутаться в героях, их там сотни (забыл название произвидений). И для совсем уж заГУРОванных, у героев ни на что не стоит, поэтому им нужно обмазаться говном, облепить себя детьми и ебать гнилую старуху, только тогда получается кончить.
>>2324
Ни о чем видео. Ну висят тяны, где экшон????
Ни о чем видео. Ну висят тяны, где экшон????
>>2324
Классно, он бы юбочку задрал ей, трусишки приспустил, в пизденочку засунул бы что-нибудь, вот смеху-то было бы!
Как же мне хочется поласкать повешенную голую тяночку, поцеловать её сосочки, потрогать писечку, пока она бьется в агонии! Мммммм...
Классно, он бы юбочку задрал ей, трусишки приспустил, в пизденочку засунул бы что-нибудь, вот смеху-то было бы!
Как же мне хочется поласкать повешенную голую тяночку, поцеловать её сосочки, потрогать писечку, пока она бьется в агонии! Мммммм...
>>2387
Тьфу на тебя, ублюдок мерзкий. Я пришёл в этот праведный раздел с чистой душой, даже не думая ни о каких грязных дырках в мясе, если они проделаны естественным образом. Чистота помыслов, тяга к эстетике - то, что привело меня в сей замечательный раздел. Но нет, и тут биопроблемники, лишь бы совать всем куда-то свои дурацкие, даже не повреждённые, причиндалы.
Тьфу на тебя, ублюдок мерзкий. Я пришёл в этот праведный раздел с чистой душой, даже не думая ни о каких грязных дырках в мясе, если они проделаны естественным образом. Чистота помыслов, тяга к эстетике - то, что привело меня в сей замечательный раздел. Но нет, и тут биопроблемники, лишь бы совать всем куда-то свои дурацкие, даже не повреждённые, причиндалы.
Маркиз де Сад "120 дней Содома". Там всё: от гуро и ЦП с тщательнейшими описаниями.
>>1214
Каждый раз, когда этот тред всплывает, мне становится отвратителен ОП-пик. А именно эти выпуклости по бокам от паха. Как же это стрёмно выглядит.
Каждый раз, когда этот тред всплывает, мне становится отвратителен ОП-пик. А именно эти выпуклости по бокам от паха. Как же это стрёмно выглядит.
>>6915
Именно. Вот как теперь ему штаны носить? Представляете, если бы у вас постоянно трико в яйцах сжимало?
Именно. Вот как теперь ему штаны носить? Представляете, если бы у вас постоянно трико в яйцах сжимало?
4
Заебись, хоть пару книг годных узнал
>>1214 (OP)
Ржачный смайлик из него получился
Ржачный смайлик из него получился
>>6962
так он же сдох нахуй наверное
так он же сдох нахуй наверное
>>2281
Некрофил да все любим читаем
Некрофил да все любим читаем
175 Кб, 690x742Киньте чаты телеграма, где происходит обсуждение насильственных смертей, криминала, ненависти к миру. Мне не с кем разговаривать. Можете через почту.
Бамп
бамп
>>2292
что на пикче случилось?
что на пикче случилось?
bmp
-Серёга, прячься! Тёща вернулась! – испуганно выпалил один из мужчин, которые в узкой компании пили пиво на лавочке в своём родном дворе. Тот, к кому обратились, быстренько поставил полу-опустошённую стеклянную бутылку на землю и галопом понёсся прочь отсюда. Все понимали, что умершая тёща пришла за ним. Не успокоится мёртвая бабка, пока не поквитается с зятем. Она теперь знает, насколько сильно он мечтал о её смерти. И это его коварное желание и разбудило “окопытившуюся” ему на радость женщину, которую положили на городском пляже для покойников. Их давно перестали предавать земле, но клали на специально отведённом месте возле реки. Там, на песке, они могли сладко спать, загорая под лучами солнца. Сторожа-охранники, вооружённые освящёнными в церквях золотыми распятьями, строго следили, чтобы случайно ожившие и вышедшие из спячки зомби не ушли с погребального “курорта” к живым людям. Но вот в тот вечер они напились и сами захрапели безмятежным сном в своей будке…
-Серёгу видели? – спросила подошедшая к мужчинам бабушка лет 65?
-Нет, – дрожащими от страха губами сказали они.
-Как смерти моей при жизни ещё желал! Ну, доберусь до стервеца. Со мной рядом ляжет…
Перепуганный мужик бежал прочь. Ему теперь нужно было ждать, когда его воскресшую тёщу арестуют и отправят в лагеря на лесоповалы. Он приостановился возле забора какого-то детского сада, на участках которого играла детвора с сосками во рту. Сергей вспотел и от стремительного бега, и от панического страха. Он запыхался, вытирая сырой лоб. И не заметил, как в руках у одного из карапузов появился коварный револьвер. Раздался выстрел и голова Сергея лопнула, как упавшее на асфальт куриное яйцо. На звук выстрела повернулся куривший неподалёку одноногий дворник. Он раздражённо сплюнул на землю и, бросив под ноги окурок папиросы, растоптал его. Опять несчастному инвалиду придётся пылесосить эту местность…
По старым рельсам гремел битком набитый трамвай.Пассажиры уныло смотрели в открытые окна, кашляли и испускали желудочно-кишечные газы из своих анусов. Но это было не просто проявление физиологии их организмов, а современная форма выражения социального протеста.Сейчас каждый человек в этом трамвае был раздражён стискивающей его толпой. И был против этих нечеловеческих условий поездки!
-Мужчина, вы сели на место для инвалидов,-обратилась кондуктор к мужику, что балдел у окошка. В одной руке у него было целое лукошко грибов, а в другой-бензопила “Хёндай”. Пассажир повернулся к кондуктору, который показала ему рукой на наклеенный знак “Места для инвалидов и пассажиров с детьми”. Затем поставил корзинку на пол,завёл взревевшую косу и отпилил ею свои ноги выше колен.
-Ко мне есть ещё какие-нибудь претензии? – спросил он у этой женщины.
-Нет. Теперь всё по закону…
Полная луна светила в небе этой звёздной ночью. И в этот поздний час на берегу Чёрного моря одиноко стоял поэт в нарядном фраке и шляпе-цилиндре. В руке у него был белоснежный лист бумаги, исписанный новым стихом. Он задрал голову вверх и что-то истошно орал луне. А она лишь иронично насмехалась над ним. Ей не понравилось новое творение этого романтика, которое он вдохновенно прочитал ей. Уязвлённый такой оценкой, поэт пришёл в дикую ярость. Может быть, ему следовало бы прислушаться к советам астрологов на этот день. А они говорили, что он будет неблагоприятный. Но поэт не послушался, и пошёл на свидание с луной. И вот теперь орёт ей что-то и грозит кулаком. А луна вдруг просто сняла свои белые трусики и наложила сверху на него громаднейшую кучу космического дерьма. Обгаженный поэт остолбенел и замер в трансе на этом месте…
Утром же отдыхающие курортники в плавках и купальниках найдут на этом месте мраморный памятник. Он станет новой достопримечательностью Крыма…
-Серёгу видели? – спросила подошедшая к мужчинам бабушка лет 65?
-Нет, – дрожащими от страха губами сказали они.
-Как смерти моей при жизни ещё желал! Ну, доберусь до стервеца. Со мной рядом ляжет…
Перепуганный мужик бежал прочь. Ему теперь нужно было ждать, когда его воскресшую тёщу арестуют и отправят в лагеря на лесоповалы. Он приостановился возле забора какого-то детского сада, на участках которого играла детвора с сосками во рту. Сергей вспотел и от стремительного бега, и от панического страха. Он запыхался, вытирая сырой лоб. И не заметил, как в руках у одного из карапузов появился коварный револьвер. Раздался выстрел и голова Сергея лопнула, как упавшее на асфальт куриное яйцо. На звук выстрела повернулся куривший неподалёку одноногий дворник. Он раздражённо сплюнул на землю и, бросив под ноги окурок папиросы, растоптал его. Опять несчастному инвалиду придётся пылесосить эту местность…
По старым рельсам гремел битком набитый трамвай.Пассажиры уныло смотрели в открытые окна, кашляли и испускали желудочно-кишечные газы из своих анусов. Но это было не просто проявление физиологии их организмов, а современная форма выражения социального протеста.Сейчас каждый человек в этом трамвае был раздражён стискивающей его толпой. И был против этих нечеловеческих условий поездки!
-Мужчина, вы сели на место для инвалидов,-обратилась кондуктор к мужику, что балдел у окошка. В одной руке у него было целое лукошко грибов, а в другой-бензопила “Хёндай”. Пассажир повернулся к кондуктору, который показала ему рукой на наклеенный знак “Места для инвалидов и пассажиров с детьми”. Затем поставил корзинку на пол,завёл взревевшую косу и отпилил ею свои ноги выше колен.
-Ко мне есть ещё какие-нибудь претензии? – спросил он у этой женщины.
-Нет. Теперь всё по закону…
Полная луна светила в небе этой звёздной ночью. И в этот поздний час на берегу Чёрного моря одиноко стоял поэт в нарядном фраке и шляпе-цилиндре. В руке у него был белоснежный лист бумаги, исписанный новым стихом. Он задрал голову вверх и что-то истошно орал луне. А она лишь иронично насмехалась над ним. Ей не понравилось новое творение этого романтика, которое он вдохновенно прочитал ей. Уязвлённый такой оценкой, поэт пришёл в дикую ярость. Может быть, ему следовало бы прислушаться к советам астрологов на этот день. А они говорили, что он будет неблагоприятный. Но поэт не послушался, и пошёл на свидание с луной. И вот теперь орёт ей что-то и грозит кулаком. А луна вдруг просто сняла свои белые трусики и наложила сверху на него громаднейшую кучу космического дерьма. Обгаженный поэт остолбенел и замер в трансе на этом месте…
Утром же отдыхающие курортники в плавках и купальниках найдут на этом месте мраморный памятник. Он станет новой достопримечательностью Крыма…
-Серёга, прячься! Тёща вернулась! – испуганно выпалил один из мужчин, которые в узкой компании пили пиво на лавочке в своём родном дворе. Тот, к кому обратились, быстренько поставил полу-опустошённую стеклянную бутылку на землю и галопом понёсся прочь отсюда. Все понимали, что умершая тёща пришла за ним. Не успокоится мёртвая бабка, пока не поквитается с зятем. Она теперь знает, насколько сильно он мечтал о её смерти. И это его коварное желание и разбудило “окопытившуюся” ему на радость женщину, которую положили на городском пляже для покойников. Их давно перестали предавать земле, но клали на специально отведённом месте возле реки. Там, на песке, они могли сладко спать, загорая под лучами солнца. Сторожа-охранники, вооружённые освящёнными в церквях золотыми распятьями, строго следили, чтобы случайно ожившие и вышедшие из спячки зомби не ушли с погребального “курорта” к живым людям. Но вот в тот вечер они напились и сами захрапели безмятежным сном в своей будке…
-Серёгу видели? – спросила подошедшая к мужчинам бабушка лет 65?
-Нет, – дрожащими от страха губами сказали они.
-Как смерти моей при жизни ещё желал! Ну, доберусь до стервеца. Со мной рядом ляжет…
Перепуганный мужик бежал прочь. Ему теперь нужно было ждать, когда его воскресшую тёщу арестуют и отправят в лагеря на лесоповалы. Он приостановился возле забора какого-то детского сада, на участках которого играла детвора с сосками во рту. Сергей вспотел и от стремительного бега, и от панического страха. Он запыхался, вытирая сырой лоб. И не заметил, как в руках у одного из карапузов появился коварный револьвер. Раздался выстрел и голова Сергея лопнула, как упавшее на асфальт куриное яйцо. На звук выстрела повернулся куривший неподалёку одноногий дворник. Он раздражённо сплюнул на землю и, бросив под ноги окурок папиросы, растоптал его. Опять несчастному инвалиду придётся пылесосить эту местность…
По старым рельсам гремел битком набитый трамвай.Пассажиры уныло смотрели в открытые окна, кашляли и испускали желудочно-кишечные газы из своих анусов. Но это было не просто проявление физиологии их организмов, а современная форма выражения социального протеста.Сейчас каждый человек в этом трамвае был раздражён стискивающей его толпой. И был против этих нечеловеческих условий поездки!
-Мужчина, вы сели на место для инвалидов,-обратилась кондуктор к мужику, что балдел у окошка. В одной руке у него было целое лукошко грибов, а в другой-бензопила “Хёндай”. Пассажир повернулся к кондуктору, который показала ему рукой на наклеенный знак “Места для инвалидов и пассажиров с детьми”. Затем поставил корзинку на пол,завёл взревевшую косу и отпилил ею свои ноги выше колен.
-Ко мне есть ещё какие-нибудь претензии? – спросил он у этой женщины.
-Нет. Теперь всё по закону…
Полная луна светила в небе этой звёздной ночью. И в этот поздний час на берегу Чёрного моря одиноко стоял поэт в нарядном фраке и шляпе-цилиндре. В руке у него был белоснежный лист бумаги, исписанный новым стихом. Он задрал голову вверх и что-то истошно орал луне. А она лишь иронично насмехалась над ним. Ей не понравилось новое творение этого романтика, которое он вдохновенно прочитал ей. Уязвлённый такой оценкой, поэт пришёл в дикую ярость. Может быть, ему следовало бы прислушаться к советам астрологов на этот день. А они говорили, что он будет неблагоприятный. Но поэт не послушался, и пошёл на свидание с луной. И вот теперь орёт ей что-то и грозит кулаком. А луна вдруг просто сняла свои белые трусики и наложила сверху на него громаднейшую кучу космического дерьма. Обгаженный поэт остолбенел и замер в трансе на этом месте…
Утром же отдыхающие курортники в плавках и купальниках найдут на этом месте мраморный памятник. Он станет новой достопримечательностью Крыма…
-Серёгу видели? – спросила подошедшая к мужчинам бабушка лет 65?
-Нет, – дрожащими от страха губами сказали они.
-Как смерти моей при жизни ещё желал! Ну, доберусь до стервеца. Со мной рядом ляжет…
Перепуганный мужик бежал прочь. Ему теперь нужно было ждать, когда его воскресшую тёщу арестуют и отправят в лагеря на лесоповалы. Он приостановился возле забора какого-то детского сада, на участках которого играла детвора с сосками во рту. Сергей вспотел и от стремительного бега, и от панического страха. Он запыхался, вытирая сырой лоб. И не заметил, как в руках у одного из карапузов появился коварный револьвер. Раздался выстрел и голова Сергея лопнула, как упавшее на асфальт куриное яйцо. На звук выстрела повернулся куривший неподалёку одноногий дворник. Он раздражённо сплюнул на землю и, бросив под ноги окурок папиросы, растоптал его. Опять несчастному инвалиду придётся пылесосить эту местность…
По старым рельсам гремел битком набитый трамвай.Пассажиры уныло смотрели в открытые окна, кашляли и испускали желудочно-кишечные газы из своих анусов. Но это было не просто проявление физиологии их организмов, а современная форма выражения социального протеста.Сейчас каждый человек в этом трамвае был раздражён стискивающей его толпой. И был против этих нечеловеческих условий поездки!
-Мужчина, вы сели на место для инвалидов,-обратилась кондуктор к мужику, что балдел у окошка. В одной руке у него было целое лукошко грибов, а в другой-бензопила “Хёндай”. Пассажир повернулся к кондуктору, который показала ему рукой на наклеенный знак “Места для инвалидов и пассажиров с детьми”. Затем поставил корзинку на пол,завёл взревевшую косу и отпилил ею свои ноги выше колен.
-Ко мне есть ещё какие-нибудь претензии? – спросил он у этой женщины.
-Нет. Теперь всё по закону…
Полная луна светила в небе этой звёздной ночью. И в этот поздний час на берегу Чёрного моря одиноко стоял поэт в нарядном фраке и шляпе-цилиндре. В руке у него был белоснежный лист бумаги, исписанный новым стихом. Он задрал голову вверх и что-то истошно орал луне. А она лишь иронично насмехалась над ним. Ей не понравилось новое творение этого романтика, которое он вдохновенно прочитал ей. Уязвлённый такой оценкой, поэт пришёл в дикую ярость. Может быть, ему следовало бы прислушаться к советам астрологов на этот день. А они говорили, что он будет неблагоприятный. Но поэт не послушался, и пошёл на свидание с луной. И вот теперь орёт ей что-то и грозит кулаком. А луна вдруг просто сняла свои белые трусики и наложила сверху на него громаднейшую кучу космического дерьма. Обгаженный поэт остолбенел и замер в трансе на этом месте…
Утром же отдыхающие курортники в плавках и купальниках найдут на этом месте мраморный памятник. Он станет новой достопримечательностью Крыма…
От: Зинаида О. Zinaida.Ostrovskaia@chemail#b
Для: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Здравствуйте, уважаемый Виктор Андреевич.
Пишет Зинаида Островская из Химок. Мне вас порекомендовала соседка, Евгения Николаевна Иванова. Она проходила у вас курс лечения, осталась очень довольна. По её словам, вы - светило науки. И я верю в это. У меня ничего кроме веры не осталось. Пожалуйста, выслушайте мою историю, ознакомьтесь с ситуацией, и если вас не затруднит, дайте свой совет. У меня сейчас нет возможности привезти Лёшеньку к вам в клинику (причины станут ясны далее) но у меня отложено сколько-то денег и я готова даже заплатить за дельный совет. Перешлю вам по почте сколько скажете, или переведу на телефон. Только пожалуйста, прочтите мою историю и отзовитесь.
Несколько месяцев назад, в конце апреля 2019 года, у моего внучка Лёшеньки, которому сейчас шесть лет, случилось несчастье. Как бы это сказать... У него в штанишках, выше краника, но ниже складочки разделявшей его маленький, не успевший ещё покрыться первым пушком, жирненький лобочек и чуть выдающееся вперёд круглое детское пузико, образовалась скользкая по краям, влажная и чуть распухшая промежность. Щель. Дыра. Дыра для куклы.
Я, помнится, смотрела телевизор поздно вечером. Шло "Что? Где? Когда?" с бессменным ведущим Ворошиловым. Свет в комнате был погашен, сами знаете, с нынешними ценами на электричество... Моя комната была окутана мраком, который время от времени разгоняло голубоватое свечение экрана. Особенно хорошо мрак разгонялся, когда на экране показывали что-то светлое, например рулетку, или белые перчатки выносящего чёрный ящик работника интеллектуального казино, этого вытянутого, чуть сгорбленного мужчины лет сорока, с пышными рыжеватыми бакенбардами оформляющими его угловатое лицо. Когда оператор показывал знатоков, сплошь и рядом разодетых в чёрные фраки, мрак наоборот поглощал мою комнату. В один из этих моментов, когда камера была сосредоточена на фраке шёлкового умника Козловского, Лёшенька появился справа от моего лежака. На нём была надета жёлтая маечка с синим Микки Маусом, и всё. Ниже пояса он был полностью голенький. Я первым делом инстинктивно взглянула на его хоботок. Но потом мои глаза, заметившие что-то необычное прежде чем это сделал мой разум, удивлённо расширившись пошли вверх, и заметили прорезь в центре его безволосого лобочка. Из прорези торчала голова куклы.
Я спросила у Лёшеньки дрожащим голосом: "Что это, маленький? Ты порезался?"
Малыш ответил: "Нет, бабуля. Это же просто моя дыра. Дыра для куклы."
Сказав эти слова, внучок взялся за голову куколки и начал тянуть. Нехотя, роняя густые капли желтоватой слизи, из щели моего мальчика показались сперва плечи, затем торс, а после этого и ноги злосчастной куклы, выполненной из розоватого акрила. Я узнала игрушку. Это был так называемый Кен из набора моей младшей дочери, которая давно уже, два года назад, упорхнула из семейного гнезда. Поехала на заработки, понимаете? Лёшенька не её сын, он сын моей старшей, Клары. Её тоже пока нет дома. И она не берёт телефон.
Я закричала, завыла, схватила мальчика, прижала его к себе. Бросила его на лежак. Рванула к выключателю. Залила комнату ярким светом трёх ламп. Бросилась вновь к малышу. Начала осматривать его тело. Дыра для куклы в центре маленького Лёшенькиного лобка хлюпнула и моргнула, как глазница сохранившая веки но лишившаяся глаза.
"Она становится голодной, если вытащить из неё куклу" - Сказал мой внучок не по возрасту серьёзным голосом, и не взирая на мои протесты, ввёл Кена, пластмассовыми ногами вперёд, обратно в мокрую щель.
Сейчас он лежит в моей комнате, досматривает передачу. Ну а я - пишу вам, в надежде на профессиональную поддержку. Что это может быть, доктор? Возможно это корь? Или, скажем, ветрянка? Может закапать туда, в эту злосчастную дыру, какие-нибудь капли, в эту дыру для куклы? Капли для куклы? Или положить на неё толчёного говна? Я могу посрать на дыру для куклы, если надо. Могу сесть на коряки прямо над этим маленьким педиком и сирнуть прям ему в дырёшку. Прям в вонючую щельку. Вот бы жидким пошло... Ммм! Сирнуть поносом в дыру для куклы! И потереть пизду рукой! Старую мою, морсклявую пизду!
Спасибо-пожалуйста,
Вечно Ваша,
Зинаида Пидарасовна Орех.
Для: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Здравствуйте, уважаемый Виктор Андреевич.
Пишет Зинаида Островская из Химок. Мне вас порекомендовала соседка, Евгения Николаевна Иванова. Она проходила у вас курс лечения, осталась очень довольна. По её словам, вы - светило науки. И я верю в это. У меня ничего кроме веры не осталось. Пожалуйста, выслушайте мою историю, ознакомьтесь с ситуацией, и если вас не затруднит, дайте свой совет. У меня сейчас нет возможности привезти Лёшеньку к вам в клинику (причины станут ясны далее) но у меня отложено сколько-то денег и я готова даже заплатить за дельный совет. Перешлю вам по почте сколько скажете, или переведу на телефон. Только пожалуйста, прочтите мою историю и отзовитесь.
Несколько месяцев назад, в конце апреля 2019 года, у моего внучка Лёшеньки, которому сейчас шесть лет, случилось несчастье. Как бы это сказать... У него в штанишках, выше краника, но ниже складочки разделявшей его маленький, не успевший ещё покрыться первым пушком, жирненький лобочек и чуть выдающееся вперёд круглое детское пузико, образовалась скользкая по краям, влажная и чуть распухшая промежность. Щель. Дыра. Дыра для куклы.
Я, помнится, смотрела телевизор поздно вечером. Шло "Что? Где? Когда?" с бессменным ведущим Ворошиловым. Свет в комнате был погашен, сами знаете, с нынешними ценами на электричество... Моя комната была окутана мраком, который время от времени разгоняло голубоватое свечение экрана. Особенно хорошо мрак разгонялся, когда на экране показывали что-то светлое, например рулетку, или белые перчатки выносящего чёрный ящик работника интеллектуального казино, этого вытянутого, чуть сгорбленного мужчины лет сорока, с пышными рыжеватыми бакенбардами оформляющими его угловатое лицо. Когда оператор показывал знатоков, сплошь и рядом разодетых в чёрные фраки, мрак наоборот поглощал мою комнату. В один из этих моментов, когда камера была сосредоточена на фраке шёлкового умника Козловского, Лёшенька появился справа от моего лежака. На нём была надета жёлтая маечка с синим Микки Маусом, и всё. Ниже пояса он был полностью голенький. Я первым делом инстинктивно взглянула на его хоботок. Но потом мои глаза, заметившие что-то необычное прежде чем это сделал мой разум, удивлённо расширившись пошли вверх, и заметили прорезь в центре его безволосого лобочка. Из прорези торчала голова куклы.
Я спросила у Лёшеньки дрожащим голосом: "Что это, маленький? Ты порезался?"
Малыш ответил: "Нет, бабуля. Это же просто моя дыра. Дыра для куклы."
Сказав эти слова, внучок взялся за голову куколки и начал тянуть. Нехотя, роняя густые капли желтоватой слизи, из щели моего мальчика показались сперва плечи, затем торс, а после этого и ноги злосчастной куклы, выполненной из розоватого акрила. Я узнала игрушку. Это был так называемый Кен из набора моей младшей дочери, которая давно уже, два года назад, упорхнула из семейного гнезда. Поехала на заработки, понимаете? Лёшенька не её сын, он сын моей старшей, Клары. Её тоже пока нет дома. И она не берёт телефон.
Я закричала, завыла, схватила мальчика, прижала его к себе. Бросила его на лежак. Рванула к выключателю. Залила комнату ярким светом трёх ламп. Бросилась вновь к малышу. Начала осматривать его тело. Дыра для куклы в центре маленького Лёшенькиного лобка хлюпнула и моргнула, как глазница сохранившая веки но лишившаяся глаза.
"Она становится голодной, если вытащить из неё куклу" - Сказал мой внучок не по возрасту серьёзным голосом, и не взирая на мои протесты, ввёл Кена, пластмассовыми ногами вперёд, обратно в мокрую щель.
Сейчас он лежит в моей комнате, досматривает передачу. Ну а я - пишу вам, в надежде на профессиональную поддержку. Что это может быть, доктор? Возможно это корь? Или, скажем, ветрянка? Может закапать туда, в эту злосчастную дыру, какие-нибудь капли, в эту дыру для куклы? Капли для куклы? Или положить на неё толчёного говна? Я могу посрать на дыру для куклы, если надо. Могу сесть на коряки прямо над этим маленьким педиком и сирнуть прям ему в дырёшку. Прям в вонючую щельку. Вот бы жидким пошло... Ммм! Сирнуть поносом в дыру для куклы! И потереть пизду рукой! Старую мою, морсклявую пизду!
Спасибо-пожалуйста,
Вечно Ваша,
Зинаида Пидарасовна Орех.
От: Зинаида О. Zinaida.Ostrovskaia@chemail#b
Для: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Здравствуйте, уважаемый Виктор Андреевич.
Пишет Зинаида Островская из Химок. Мне вас порекомендовала соседка, Евгения Николаевна Иванова. Она проходила у вас курс лечения, осталась очень довольна. По её словам, вы - светило науки. И я верю в это. У меня ничего кроме веры не осталось. Пожалуйста, выслушайте мою историю, ознакомьтесь с ситуацией, и если вас не затруднит, дайте свой совет. У меня сейчас нет возможности привезти Лёшеньку к вам в клинику (причины станут ясны далее) но у меня отложено сколько-то денег и я готова даже заплатить за дельный совет. Перешлю вам по почте сколько скажете, или переведу на телефон. Только пожалуйста, прочтите мою историю и отзовитесь.
Несколько месяцев назад, в конце апреля 2019 года, у моего внучка Лёшеньки, которому сейчас шесть лет, случилось несчастье. Как бы это сказать... У него в штанишках, выше краника, но ниже складочки разделявшей его маленький, не успевший ещё покрыться первым пушком, жирненький лобочек и чуть выдающееся вперёд круглое детское пузико, образовалась скользкая по краям, влажная и чуть распухшая промежность. Щель. Дыра. Дыра для куклы.
Я, помнится, смотрела телевизор поздно вечером. Шло "Что? Где? Когда?" с бессменным ведущим Ворошиловым. Свет в комнате был погашен, сами знаете, с нынешними ценами на электричество... Моя комната была окутана мраком, который время от времени разгоняло голубоватое свечение экрана. Особенно хорошо мрак разгонялся, когда на экране показывали что-то светлое, например рулетку, или белые перчатки выносящего чёрный ящик работника интеллектуального казино, этого вытянутого, чуть сгорбленного мужчины лет сорока, с пышными рыжеватыми бакенбардами оформляющими его угловатое лицо. Когда оператор показывал знатоков, сплошь и рядом разодетых в чёрные фраки, мрак наоборот поглощал мою комнату. В один из этих моментов, когда камера была сосредоточена на фраке шёлкового умника Козловского, Лёшенька появился справа от моего лежака. На нём была надета жёлтая маечка с синим Микки Маусом, и всё. Ниже пояса он был полностью голенький. Я первым делом инстинктивно взглянула на его хоботок. Но потом мои глаза, заметившие что-то необычное прежде чем это сделал мой разум, удивлённо расширившись пошли вверх, и заметили прорезь в центре его безволосого лобочка. Из прорези торчала голова куклы.
Я спросила у Лёшеньки дрожащим голосом: "Что это, маленький? Ты порезался?"
Малыш ответил: "Нет, бабуля. Это же просто моя дыра. Дыра для куклы."
Сказав эти слова, внучок взялся за голову куколки и начал тянуть. Нехотя, роняя густые капли желтоватой слизи, из щели моего мальчика показались сперва плечи, затем торс, а после этого и ноги злосчастной куклы, выполненной из розоватого акрила. Я узнала игрушку. Это был так называемый Кен из набора моей младшей дочери, которая давно уже, два года назад, упорхнула из семейного гнезда. Поехала на заработки, понимаете? Лёшенька не её сын, он сын моей старшей, Клары. Её тоже пока нет дома. И она не берёт телефон.
Я закричала, завыла, схватила мальчика, прижала его к себе. Бросила его на лежак. Рванула к выключателю. Залила комнату ярким светом трёх ламп. Бросилась вновь к малышу. Начала осматривать его тело. Дыра для куклы в центре маленького Лёшенькиного лобка хлюпнула и моргнула, как глазница сохранившая веки но лишившаяся глаза.
"Она становится голодной, если вытащить из неё куклу" - Сказал мой внучок не по возрасту серьёзным голосом, и не взирая на мои протесты, ввёл Кена, пластмассовыми ногами вперёд, обратно в мокрую щель.
Сейчас он лежит в моей комнате, досматривает передачу. Ну а я - пишу вам, в надежде на профессиональную поддержку. Что это может быть, доктор? Возможно это корь? Или, скажем, ветрянка? Может закапать туда, в эту злосчастную дыру, какие-нибудь капли, в эту дыру для куклы? Капли для куклы? Или положить на неё толчёного говна? Я могу посрать на дыру для куклы, если надо. Могу сесть на коряки прямо над этим маленьким педиком и сирнуть прям ему в дырёшку. Прям в вонючую щельку. Вот бы жидким пошло... Ммм! Сирнуть поносом в дыру для куклы! И потереть пизду рукой! Старую мою, морсклявую пизду!
Спасибо-пожалуйста,
Вечно Ваша,
Зинаида Пидарасовна Орех.
Для: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Здравствуйте, уважаемый Виктор Андреевич.
Пишет Зинаида Островская из Химок. Мне вас порекомендовала соседка, Евгения Николаевна Иванова. Она проходила у вас курс лечения, осталась очень довольна. По её словам, вы - светило науки. И я верю в это. У меня ничего кроме веры не осталось. Пожалуйста, выслушайте мою историю, ознакомьтесь с ситуацией, и если вас не затруднит, дайте свой совет. У меня сейчас нет возможности привезти Лёшеньку к вам в клинику (причины станут ясны далее) но у меня отложено сколько-то денег и я готова даже заплатить за дельный совет. Перешлю вам по почте сколько скажете, или переведу на телефон. Только пожалуйста, прочтите мою историю и отзовитесь.
Несколько месяцев назад, в конце апреля 2019 года, у моего внучка Лёшеньки, которому сейчас шесть лет, случилось несчастье. Как бы это сказать... У него в штанишках, выше краника, но ниже складочки разделявшей его маленький, не успевший ещё покрыться первым пушком, жирненький лобочек и чуть выдающееся вперёд круглое детское пузико, образовалась скользкая по краям, влажная и чуть распухшая промежность. Щель. Дыра. Дыра для куклы.
Я, помнится, смотрела телевизор поздно вечером. Шло "Что? Где? Когда?" с бессменным ведущим Ворошиловым. Свет в комнате был погашен, сами знаете, с нынешними ценами на электричество... Моя комната была окутана мраком, который время от времени разгоняло голубоватое свечение экрана. Особенно хорошо мрак разгонялся, когда на экране показывали что-то светлое, например рулетку, или белые перчатки выносящего чёрный ящик работника интеллектуального казино, этого вытянутого, чуть сгорбленного мужчины лет сорока, с пышными рыжеватыми бакенбардами оформляющими его угловатое лицо. Когда оператор показывал знатоков, сплошь и рядом разодетых в чёрные фраки, мрак наоборот поглощал мою комнату. В один из этих моментов, когда камера была сосредоточена на фраке шёлкового умника Козловского, Лёшенька появился справа от моего лежака. На нём была надета жёлтая маечка с синим Микки Маусом, и всё. Ниже пояса он был полностью голенький. Я первым делом инстинктивно взглянула на его хоботок. Но потом мои глаза, заметившие что-то необычное прежде чем это сделал мой разум, удивлённо расширившись пошли вверх, и заметили прорезь в центре его безволосого лобочка. Из прорези торчала голова куклы.
Я спросила у Лёшеньки дрожащим голосом: "Что это, маленький? Ты порезался?"
Малыш ответил: "Нет, бабуля. Это же просто моя дыра. Дыра для куклы."
Сказав эти слова, внучок взялся за голову куколки и начал тянуть. Нехотя, роняя густые капли желтоватой слизи, из щели моего мальчика показались сперва плечи, затем торс, а после этого и ноги злосчастной куклы, выполненной из розоватого акрила. Я узнала игрушку. Это был так называемый Кен из набора моей младшей дочери, которая давно уже, два года назад, упорхнула из семейного гнезда. Поехала на заработки, понимаете? Лёшенька не её сын, он сын моей старшей, Клары. Её тоже пока нет дома. И она не берёт телефон.
Я закричала, завыла, схватила мальчика, прижала его к себе. Бросила его на лежак. Рванула к выключателю. Залила комнату ярким светом трёх ламп. Бросилась вновь к малышу. Начала осматривать его тело. Дыра для куклы в центре маленького Лёшенькиного лобка хлюпнула и моргнула, как глазница сохранившая веки но лишившаяся глаза.
"Она становится голодной, если вытащить из неё куклу" - Сказал мой внучок не по возрасту серьёзным голосом, и не взирая на мои протесты, ввёл Кена, пластмассовыми ногами вперёд, обратно в мокрую щель.
Сейчас он лежит в моей комнате, досматривает передачу. Ну а я - пишу вам, в надежде на профессиональную поддержку. Что это может быть, доктор? Возможно это корь? Или, скажем, ветрянка? Может закапать туда, в эту злосчастную дыру, какие-нибудь капли, в эту дыру для куклы? Капли для куклы? Или положить на неё толчёного говна? Я могу посрать на дыру для куклы, если надо. Могу сесть на коряки прямо над этим маленьким педиком и сирнуть прям ему в дырёшку. Прям в вонючую щельку. Вот бы жидким пошло... Ммм! Сирнуть поносом в дыру для куклы! И потереть пизду рукой! Старую мою, морсклявую пизду!
Спасибо-пожалуйста,
Вечно Ваша,
Зинаида Пидарасовна Орех.
>>17213
От: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Для: Зинаида О. Zinaida.Ostrovskaia@chemail#b
Дорогая Зинаида!
О каких деньгах речь? Ничего не надо! Если понадобится, сам приеду, посмотрю мальчика, после такого уже можно будет об оплате поговорить. Но просить что-то за совет? Это по меньшей мере непрофессионально. Я никогда до такого не опущусь. Да, сейчас дела в клинике идут не самым лучшим образом.
На днях, например, произошёл следующий конфуз:
Я спал и мне был сон, про то как я делаю серьёзнейшую операцию на мозгу пациента. Причём пациент тоже мальчик возраста вашего Лёшеньки. Вот так совпадение, правда? Тоже был голенький, только не стоял возле моего лежака, а скорее лежал, весь синий, со следами удушья на тоненькой шейке, голой жопой на операционном столе. У него черепушка была приоткрыта как ларчик.
Так вот. У этого мальчика, в моём сне конечно, не взаправду... У него зародилось шестое чувство. Как вот у людей есть пять чувств - вкус, обоняние, осязание, слух и зрение, у этого ещё было шестое чувство. И это чувство было мамин пирожок. Жизнь этого ребёнка, сами понимаете, вскоре стала адом.
Учёные поставили над ним следующий опыт:
На столе были разложены персональные вещи Владимира Путина, с которыми его похоронили - его расчёска, табельное оружие (РПК) с одним патроном в ленте, конский дилдак которым он себя в жопу ебал, и зубная щётка. Моему пациенту и ещё трём нормальным детям было предложено выбрать полюбившийся им больше всего предмет. Ваня, мальчик восьми лет, второклассник, лыжник, выбрал конечно же РПК с одним патроном. Это нормально для мальчишек - их тянет к оружию, они играют в войнушку. А когда они подрастут - они уже повоюют по взрослому. Вызовут милицию в парк ночью, скажут мол пьяная драка, поножовщина, есть пострадавшие. Три вооружённых милиционера придут на место происшествия. Только, конечно, никакого происшествия там не будет. Но там будут наши мальчишки, повзрослевшие, набравшиеся сил и озлобившиеся. На счёт "три" они перестанут быть невидимыми, накинут удавки на шеи милиционеров и задушат их. Потом они разденут голых милиционеров и влезут в их форму. У одного из них форма будет обоссанной, правая штанина будет вся мокрая. Потому что мент обоссался когда его душили. Почему? Понял, что скоро умрёт и стало невероятно страшно и обидно. Задумайтесь на секунду как это страшно - потерять жизнь. Мальчишки разделят находки - ПМ, АКМ и пистолет ТТ (Тульский Токарева) и пойдут убивать простых людей на улицах города, чтобы подорвать отношение масс к власти.
Второй мальчик, семилетний Тузик, выбрал расчёску и причесал свои длинные волосы.
Третий мальчик взял конский дилдак и показал его своему папе и они вместе хорошо посмеялись, под конец даже хрюкать начали.
А мой пациент? А мой пациент - мамин пирожок.
Так вот, чтобы вернуть ему возможность наслаждаться жизнью, я вскрыл ему черепан и полез туда со щипцами. А потом... Потом я понял, что не знаю что делаю. Я же не мозговой хирург... или как там это называется. Я же педиатр. Я не могу оперировать на мозгах. А что если я вырежу ему какое-нибудь другое чувство? Например лишу его зрения? Или удалю у него политический компас и он сделается леваком? Или превращу его в чеченца? Мне стало дико страшно. Лоб покрылся холодным потом. Я начал дрожать, расковыривая оголённые мозги маленького пациента ещё больше чем боялся по началу. Из глаз полились горючие слёзы. Мозг переполнили мысли и образы. Рыдающие родители малыша, отмазки которые я выдам им с серьёзным ебалом, судебные тяжбы, запах параши в одиночной камере. Я даже взвесил в уме практичность суицида. А потом открыл глаза.
И господи ты боже мой, как же я был благодарен всевышнему за то, что это был лишь страшный сон...
А у вашего Лёшеньки пизда просто отрасла, потому что вонючим бабьём воспитан был. Ку-ку. Где батя? Где у маленького пиздядьки папаня? Ку-ку? Батя где? Чё, нету? Съебался? Торгует фруктами на рынке? Вырастили, блядь, Сергея Пенкина, Борю Моисеева Номер два, вот и ябитесь с ним колесом.
Ещё раз напишешь мне, падаль, горло вырежу и свинье вставлю, и буду потом ту свинью резать, чтоб твоим горлом вопила пока то не треснет.
Не твой,
Доктор Пидарас Говнов
От: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Для: Зинаида О. Zinaida.Ostrovskaia@chemail#b
Дорогая Зинаида!
О каких деньгах речь? Ничего не надо! Если понадобится, сам приеду, посмотрю мальчика, после такого уже можно будет об оплате поговорить. Но просить что-то за совет? Это по меньшей мере непрофессионально. Я никогда до такого не опущусь. Да, сейчас дела в клинике идут не самым лучшим образом.
На днях, например, произошёл следующий конфуз:
Я спал и мне был сон, про то как я делаю серьёзнейшую операцию на мозгу пациента. Причём пациент тоже мальчик возраста вашего Лёшеньки. Вот так совпадение, правда? Тоже был голенький, только не стоял возле моего лежака, а скорее лежал, весь синий, со следами удушья на тоненькой шейке, голой жопой на операционном столе. У него черепушка была приоткрыта как ларчик.
Так вот. У этого мальчика, в моём сне конечно, не взаправду... У него зародилось шестое чувство. Как вот у людей есть пять чувств - вкус, обоняние, осязание, слух и зрение, у этого ещё было шестое чувство. И это чувство было мамин пирожок. Жизнь этого ребёнка, сами понимаете, вскоре стала адом.
Учёные поставили над ним следующий опыт:
На столе были разложены персональные вещи Владимира Путина, с которыми его похоронили - его расчёска, табельное оружие (РПК) с одним патроном в ленте, конский дилдак которым он себя в жопу ебал, и зубная щётка. Моему пациенту и ещё трём нормальным детям было предложено выбрать полюбившийся им больше всего предмет. Ваня, мальчик восьми лет, второклассник, лыжник, выбрал конечно же РПК с одним патроном. Это нормально для мальчишек - их тянет к оружию, они играют в войнушку. А когда они подрастут - они уже повоюют по взрослому. Вызовут милицию в парк ночью, скажут мол пьяная драка, поножовщина, есть пострадавшие. Три вооружённых милиционера придут на место происшествия. Только, конечно, никакого происшествия там не будет. Но там будут наши мальчишки, повзрослевшие, набравшиеся сил и озлобившиеся. На счёт "три" они перестанут быть невидимыми, накинут удавки на шеи милиционеров и задушат их. Потом они разденут голых милиционеров и влезут в их форму. У одного из них форма будет обоссанной, правая штанина будет вся мокрая. Потому что мент обоссался когда его душили. Почему? Понял, что скоро умрёт и стало невероятно страшно и обидно. Задумайтесь на секунду как это страшно - потерять жизнь. Мальчишки разделят находки - ПМ, АКМ и пистолет ТТ (Тульский Токарева) и пойдут убивать простых людей на улицах города, чтобы подорвать отношение масс к власти.
Второй мальчик, семилетний Тузик, выбрал расчёску и причесал свои длинные волосы.
Третий мальчик взял конский дилдак и показал его своему папе и они вместе хорошо посмеялись, под конец даже хрюкать начали.
А мой пациент? А мой пациент - мамин пирожок.
Так вот, чтобы вернуть ему возможность наслаждаться жизнью, я вскрыл ему черепан и полез туда со щипцами. А потом... Потом я понял, что не знаю что делаю. Я же не мозговой хирург... или как там это называется. Я же педиатр. Я не могу оперировать на мозгах. А что если я вырежу ему какое-нибудь другое чувство? Например лишу его зрения? Или удалю у него политический компас и он сделается леваком? Или превращу его в чеченца? Мне стало дико страшно. Лоб покрылся холодным потом. Я начал дрожать, расковыривая оголённые мозги маленького пациента ещё больше чем боялся по началу. Из глаз полились горючие слёзы. Мозг переполнили мысли и образы. Рыдающие родители малыша, отмазки которые я выдам им с серьёзным ебалом, судебные тяжбы, запах параши в одиночной камере. Я даже взвесил в уме практичность суицида. А потом открыл глаза.
И господи ты боже мой, как же я был благодарен всевышнему за то, что это был лишь страшный сон...
А у вашего Лёшеньки пизда просто отрасла, потому что вонючим бабьём воспитан был. Ку-ку. Где батя? Где у маленького пиздядьки папаня? Ку-ку? Батя где? Чё, нету? Съебался? Торгует фруктами на рынке? Вырастили, блядь, Сергея Пенкина, Борю Моисеева Номер два, вот и ябитесь с ним колесом.
Ещё раз напишешь мне, падаль, горло вырежу и свинье вставлю, и буду потом ту свинью резать, чтоб твоим горлом вопила пока то не треснет.
Не твой,
Доктор Пидарас Говнов
>>17213
От: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Для: Зинаида О. Zinaida.Ostrovskaia@chemail#b
Дорогая Зинаида!
О каких деньгах речь? Ничего не надо! Если понадобится, сам приеду, посмотрю мальчика, после такого уже можно будет об оплате поговорить. Но просить что-то за совет? Это по меньшей мере непрофессионально. Я никогда до такого не опущусь. Да, сейчас дела в клинике идут не самым лучшим образом.
На днях, например, произошёл следующий конфуз:
Я спал и мне был сон, про то как я делаю серьёзнейшую операцию на мозгу пациента. Причём пациент тоже мальчик возраста вашего Лёшеньки. Вот так совпадение, правда? Тоже был голенький, только не стоял возле моего лежака, а скорее лежал, весь синий, со следами удушья на тоненькой шейке, голой жопой на операционном столе. У него черепушка была приоткрыта как ларчик.
Так вот. У этого мальчика, в моём сне конечно, не взаправду... У него зародилось шестое чувство. Как вот у людей есть пять чувств - вкус, обоняние, осязание, слух и зрение, у этого ещё было шестое чувство. И это чувство было мамин пирожок. Жизнь этого ребёнка, сами понимаете, вскоре стала адом.
Учёные поставили над ним следующий опыт:
На столе были разложены персональные вещи Владимира Путина, с которыми его похоронили - его расчёска, табельное оружие (РПК) с одним патроном в ленте, конский дилдак которым он себя в жопу ебал, и зубная щётка. Моему пациенту и ещё трём нормальным детям было предложено выбрать полюбившийся им больше всего предмет. Ваня, мальчик восьми лет, второклассник, лыжник, выбрал конечно же РПК с одним патроном. Это нормально для мальчишек - их тянет к оружию, они играют в войнушку. А когда они подрастут - они уже повоюют по взрослому. Вызовут милицию в парк ночью, скажут мол пьяная драка, поножовщина, есть пострадавшие. Три вооружённых милиционера придут на место происшествия. Только, конечно, никакого происшествия там не будет. Но там будут наши мальчишки, повзрослевшие, набравшиеся сил и озлобившиеся. На счёт "три" они перестанут быть невидимыми, накинут удавки на шеи милиционеров и задушат их. Потом они разденут голых милиционеров и влезут в их форму. У одного из них форма будет обоссанной, правая штанина будет вся мокрая. Потому что мент обоссался когда его душили. Почему? Понял, что скоро умрёт и стало невероятно страшно и обидно. Задумайтесь на секунду как это страшно - потерять жизнь. Мальчишки разделят находки - ПМ, АКМ и пистолет ТТ (Тульский Токарева) и пойдут убивать простых людей на улицах города, чтобы подорвать отношение масс к власти.
Второй мальчик, семилетний Тузик, выбрал расчёску и причесал свои длинные волосы.
Третий мальчик взял конский дилдак и показал его своему папе и они вместе хорошо посмеялись, под конец даже хрюкать начали.
А мой пациент? А мой пациент - мамин пирожок.
Так вот, чтобы вернуть ему возможность наслаждаться жизнью, я вскрыл ему черепан и полез туда со щипцами. А потом... Потом я понял, что не знаю что делаю. Я же не мозговой хирург... или как там это называется. Я же педиатр. Я не могу оперировать на мозгах. А что если я вырежу ему какое-нибудь другое чувство? Например лишу его зрения? Или удалю у него политический компас и он сделается леваком? Или превращу его в чеченца? Мне стало дико страшно. Лоб покрылся холодным потом. Я начал дрожать, расковыривая оголённые мозги маленького пациента ещё больше чем боялся по началу. Из глаз полились горючие слёзы. Мозг переполнили мысли и образы. Рыдающие родители малыша, отмазки которые я выдам им с серьёзным ебалом, судебные тяжбы, запах параши в одиночной камере. Я даже взвесил в уме практичность суицида. А потом открыл глаза.
И господи ты боже мой, как же я был благодарен всевышнему за то, что это был лишь страшный сон...
А у вашего Лёшеньки пизда просто отрасла, потому что вонючим бабьём воспитан был. Ку-ку. Где батя? Где у маленького пиздядьки папаня? Ку-ку? Батя где? Чё, нету? Съебался? Торгует фруктами на рынке? Вырастили, блядь, Сергея Пенкина, Борю Моисеева Номер два, вот и ябитесь с ним колесом.
Ещё раз напишешь мне, падаль, горло вырежу и свинье вставлю, и буду потом ту свинью резать, чтоб твоим горлом вопила пока то не треснет.
Не твой,
Доктор Пидарас Говнов
От: Виктор Клементьев, Частная Практика klinika0724365@chemail#b
Для: Зинаида О. Zinaida.Ostrovskaia@chemail#b
Дорогая Зинаида!
О каких деньгах речь? Ничего не надо! Если понадобится, сам приеду, посмотрю мальчика, после такого уже можно будет об оплате поговорить. Но просить что-то за совет? Это по меньшей мере непрофессионально. Я никогда до такого не опущусь. Да, сейчас дела в клинике идут не самым лучшим образом.
На днях, например, произошёл следующий конфуз:
Я спал и мне был сон, про то как я делаю серьёзнейшую операцию на мозгу пациента. Причём пациент тоже мальчик возраста вашего Лёшеньки. Вот так совпадение, правда? Тоже был голенький, только не стоял возле моего лежака, а скорее лежал, весь синий, со следами удушья на тоненькой шейке, голой жопой на операционном столе. У него черепушка была приоткрыта как ларчик.
Так вот. У этого мальчика, в моём сне конечно, не взаправду... У него зародилось шестое чувство. Как вот у людей есть пять чувств - вкус, обоняние, осязание, слух и зрение, у этого ещё было шестое чувство. И это чувство было мамин пирожок. Жизнь этого ребёнка, сами понимаете, вскоре стала адом.
Учёные поставили над ним следующий опыт:
На столе были разложены персональные вещи Владимира Путина, с которыми его похоронили - его расчёска, табельное оружие (РПК) с одним патроном в ленте, конский дилдак которым он себя в жопу ебал, и зубная щётка. Моему пациенту и ещё трём нормальным детям было предложено выбрать полюбившийся им больше всего предмет. Ваня, мальчик восьми лет, второклассник, лыжник, выбрал конечно же РПК с одним патроном. Это нормально для мальчишек - их тянет к оружию, они играют в войнушку. А когда они подрастут - они уже повоюют по взрослому. Вызовут милицию в парк ночью, скажут мол пьяная драка, поножовщина, есть пострадавшие. Три вооружённых милиционера придут на место происшествия. Только, конечно, никакого происшествия там не будет. Но там будут наши мальчишки, повзрослевшие, набравшиеся сил и озлобившиеся. На счёт "три" они перестанут быть невидимыми, накинут удавки на шеи милиционеров и задушат их. Потом они разденут голых милиционеров и влезут в их форму. У одного из них форма будет обоссанной, правая штанина будет вся мокрая. Потому что мент обоссался когда его душили. Почему? Понял, что скоро умрёт и стало невероятно страшно и обидно. Задумайтесь на секунду как это страшно - потерять жизнь. Мальчишки разделят находки - ПМ, АКМ и пистолет ТТ (Тульский Токарева) и пойдут убивать простых людей на улицах города, чтобы подорвать отношение масс к власти.
Второй мальчик, семилетний Тузик, выбрал расчёску и причесал свои длинные волосы.
Третий мальчик взял конский дилдак и показал его своему папе и они вместе хорошо посмеялись, под конец даже хрюкать начали.
А мой пациент? А мой пациент - мамин пирожок.
Так вот, чтобы вернуть ему возможность наслаждаться жизнью, я вскрыл ему черепан и полез туда со щипцами. А потом... Потом я понял, что не знаю что делаю. Я же не мозговой хирург... или как там это называется. Я же педиатр. Я не могу оперировать на мозгах. А что если я вырежу ему какое-нибудь другое чувство? Например лишу его зрения? Или удалю у него политический компас и он сделается леваком? Или превращу его в чеченца? Мне стало дико страшно. Лоб покрылся холодным потом. Я начал дрожать, расковыривая оголённые мозги маленького пациента ещё больше чем боялся по началу. Из глаз полились горючие слёзы. Мозг переполнили мысли и образы. Рыдающие родители малыша, отмазки которые я выдам им с серьёзным ебалом, судебные тяжбы, запах параши в одиночной камере. Я даже взвесил в уме практичность суицида. А потом открыл глаза.
И господи ты боже мой, как же я был благодарен всевышнему за то, что это был лишь страшный сон...
А у вашего Лёшеньки пизда просто отрасла, потому что вонючим бабьём воспитан был. Ку-ку. Где батя? Где у маленького пиздядьки папаня? Ку-ку? Батя где? Чё, нету? Съебался? Торгует фруктами на рынке? Вырастили, блядь, Сергея Пенкина, Борю Моисеева Номер два, вот и ябитесь с ним колесом.
Ещё раз напишешь мне, падаль, горло вырежу и свинье вставлю, и буду потом ту свинью резать, чтоб твоим горлом вопила пока то не треснет.
Не твой,
Доктор Пидарас Говнов
Бамп
>>1216
вот и нашлось чего почитать в отпуске
вот и нашлось чего почитать в отпуске
Тред утонул или удален.
Это копия, сохраненная 25 декабря 2022 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Это копия, сохраненная 25 декабря 2022 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.